Любовь зла 2.0 - страница 3

так учит Март, весны своей угодник.

Когда две души сводят берега,

для тел уже не нужен сводник.

Холмс и весна

И шальная весна ударяет в гонг,
И на пост заступает созвездье Овен!…

Почему нам планета с тобой тесна?–
Разве это не элементарно, Ватсон?
Потому что на свете, где есть весна,
Неприлично так долго не целоваться!

Алина Серегина

Весна согревает лучами холм,

А поэтов всегда ударяет в гриву.

Я теперь не Алина, а сыщик Холмс,

Что, мурлыча, коленками мнёт крапиву.

Манит меня в гуттаперчевом марте

След подозрительно странных людей.

Порохом чувствую – сам Мориарти

Ключи подбирает от наших идей.

Ватсон следом ползёт, шевеля клюкой,

Но сегодня глаза его так ленивы…

Он не сыщик матёрый, совсем другой.

Вот затих у ствола побледневшей ивы.

Я к нему подбежала, а вдруг вспорхнёт.

Не на ветку повыше, а ближе к раю.

Я сказала «не надо», что он не умрёт,

От поцелуев, ведь, не умирают.

Только правду щебечет поэт весной,

Хоть становится бешеным канареем.

Мне соврать не позволит сэр Конан Дойл,

А тем более – дактилем или хореем.

Как в засаде, нам тесно от наших глаз,

Нас раздевающих напропалую.

Ну, вот опять, уж в который раз,

След потеряли мы в поцелуях.

Блеск и суть

Тайный блеск – это жизнь, это путь
(Это – голая суть, я согласна!) –
Потому и раздвоена грудь,
Что не все до конца мне тут ясно.

Юнна Мориц

Поэтессе так важно раскрыть свою суть

(Не в толпе, а в стихах, я согласна!).

Но я смолоду очень боялась за грудь,

Потому, что не всё было ясно.

Не слыла недотрогою в личных боях,

Не боялась читать на заборах,

Но раздвоенность юная эта моя

Была хуже, чем пуля и порох.

Я стонала во сне, прислонялась к стене,

Папе с мамой заснуть не давала.

Я замкнулась, и вот уже виделись мне

Блеск и холод стального кинжала.

Обращаюсь к врачу: «От чего эта жуть?

Всё раздвоено тут и неясно».

«У всех женщин – сказал он – раздвоена грудь,

Но, по-моему, это прекрасно».

Исписанными колготками

Отписано – зарубцовано
И заперто – на потом…

Мужчины, зачёты, трудности,
Балконы в цветном белье – –
Я буду судить о юности,
Как опытный сомелье.

Вера Полозкова

Исписанными колготками,

Подгузниками и клёцками,

Слезами, словами хлёсткими,

И пенками на молоке –

Отрыгано, оттанцовано,

Всё детство перелицовано,

Записано, зарифмовано,

И заперто в сундуке.

Прогулки в джинсовом рубище,

И танцы в цветном белье –

Я стала судить о будущем

Как опытный кутюрье.

Смешные порывы юности,

Хмельную – шальную! – муть,

Мужчин, их машины, глупости –

Мне тоже пришлось замкнуть.

Что двигалось, тихо ёкало,

На горьких живых губах,

Скрепя, примостила около

В заброшенных погребах.

Там всё, что в себе итожила,

Всё тайное и моё!

Я стала судить о прожитом,

Как герцог де Ришельё.

Когда же всё отголгофится,

И рифмами пронесёт,

Мне станет легко и по фигу.

На тысячу лет вперёд

Не быть ничему подобному,

Где Отче – святой крупье.

Я буду трястись над собранным,

Как старый скупой рантье.

Кошмар поэта

Не слышно шума городского
И разной прочей чепухи.
Мне снится Вера Полозкова.
Она читает мне стихи.

И только мысль «какого хера?»
Слегка во сне мешает мне.

«Мы рады вам в гостинице «Кубань»».

Сергей Плотов

Я взмок, приснится же такое:

Со мной в гостинице «Кубань»

Стихи читает Полозкова,

А я читаю по губам.

Стихи хорошие. И губы…

Но я же не мечтал о ней!

Я не хочу казаться грубым,

Ни наяву и ни во сне.

Как намекнуть ей, что мешает?

Что если я заснул с женой?

Махнул рукой, не исчезает.

И гложет мысль «хочу домой!»