– Джорж! – позвала рослая блондинка непрошеного собеседника Алексея Алексеевича.
– Жена! – Жорж ткнул в ее сторону надкушенной редиской. – А видите, с ней рядом брюнеточка? – Жорж подмигнул. – Тоже моя… Думаете, я не поддерживаю ваше Белое движение? Уйму денег передавал! У меня всё есть… Всё решительно! Квартира в Нью-Йорке, в Калифорнии – вилла, автомобиль… лошадей завел… Я у них на хорошем счету: специалист по русскому вопросу… Устроился прекрасно. Ну, скажите, чего у меня еще нет?
– Совести. Совести у тебя нет. – Алексей Алексеевич толкнул Жоржа тележкой. – Пошел вон! – На рынке появились первые покупатели.
XVI
Апрель 1920 года. Вадим Горчаков
Алексей Алексеевич шел по тесно заставленной маленькими домишками улочке на самой окраине Парижа.
Грязно-розовый трехэтажный дом с потрескавшимися, давно не штукатуренными стенами, над входом грубо намалеванная вывеска: «Отель “Дофин”».
Кромов достал из кармана смятый конверт, вынул записку. Сверился с адресом.
По узкой железной лестнице, вспугнув двух кошек, поднялся на второй этаж. Полутемный коридор, обшарпанные двери с написанными желтой краской номерами. Из глубины коридора показалась женская фигура со сбитой набок высокой прической. Поравнявшись с женщиной, Кромов спросил:
– Извините, мадам, я ищу номер шестой…
– Мосье?
Женщина, придерживая на груди края широкой накидки, оперлась плечом о стену и рассмеялась. Она была пьяна.
Кромов пошел дальше, вглядываясь в номера на дверях. Вот он, шестой. Постучался.
– Войдите.
Маленькая комната, половину которой занимала широкая кровать со скомканным одеялом. Туалетный столик с круглым зеркалом. Еще кресло у окна, из которого навстречу Кромову поднялся какой-то человек. Против света Алексей Алексеевич не сразу узнал друга.
– Вадим?
– Алеша…
Они обнялись.
– Спасибо, что пришел, Алексей. Вот, садись сюда, в кресло. А я здесь устроюсь.
Горчаков сдвинул на подоконнике высокую, наполовину пустую бутыль, кулек с какой-то снедью. Сели.
– Угости папиросой. У меня, понимаешь… Только что докурил последнюю. А выйти купить – боялся с тобой разминуться. Все-таки надеялся, что придешь. Вот ты и пришел, Алексей.
Горчаков разминал сигарету, пальцы его подрагивали.
Алексей Алексеевич смотрел на друга и с трудом узнавал его. От прежнего щеголеватого полковника Горчакова не осталось и следа. Давно не бритые, худые щеки, расстегнутый ворот несвежей рубахи, истертая армейская кожанка на плечах внакидку.
– Сколько же мы не виделись, Вадим?
– Два года. Если быть совершенно точным: два года и три месяца. Ты хорошо выглядишь, Кромов. Борода тебе к лицу.
– А ты, Вадим…
– Меня не будем обсуждать. Вот видишь зеркало? Разбил бы, если б не дурная примета. Хороший табак, – сказал Горчаков, – крепкий. Это что за марка?
– «Житан».
– Да, «Житан»… Конечно. Я забыл. «Житан».
Опять помолчали.
– Да что же я? – засуетился вдруг Горчаков. – Давай выпьем за нашу встречу. Два года – это не фунт шоколада, как сказал бы твой брат Платон. Как он, кстати? В Париже? А может быть, в Лондоне? Или, как я, грешный…
– Платон в Париже. Сначала он прислал мне истерическое письмо, что запрещает являться на похороны матери. А не так давно приходил ко мне. Но не как брат к брату. Явился и в напыщенных выражениях объявил, что Союз пажей ее императорского величества постановил вычеркнуть мое имя из списков. Хорохорился, как индюк, а у самого губы трясутся…
