Люди идут по дороге - страница 6



Типа, и ладно, что Нинка на нас не глядит,
Сами с усами! И пусть она где-то вдали
С гадом каким-то культурным на лавке сидит!
Уволилась Нинка, и жизнь кувырком покатилась,
Вагоны буксуют, чугун замерзает в печах,
Стоят шлаковозы, и коксоподача накрылась,
И чьи-то, вон, тени, как крысы, шныряют в цехах!
Нету людей. Холод, ветер, и ночь всё темней,
Возле забора фонарь побледнел и погас…
Сторож, забытый на вахте, бормочет во сне:
«Всем нам хана, если девки не смотрят на нас!»
2009

Так я стал поэтом

Вон окошко светится в сталинской высотке,
Академик живописи здесь когда-то жил.
Я ещё, бывало, с ним принимал по сотке,
Так как с его дочкою, с Валькой я дружил.
Валька открывала мне, стройная такая,
Лёгкая, воздушная: «Я тебя ждала!»
И, очами чёрными на меня сверкая,
В комнату за шиворот сразу волокла!
Страсть меня, как молния,
Наповал разила!
Полная гармония —
Вот что с нами было!
Нас как будто ласковый
Ветер тихий, нежный
Каждый раз утаскивал
В океан безбрежный.
Валька на художницу в ВУЗе обучалась,
А меня с рук на руки ей передала
Томка из «Плехановки», что со мной встречалась,
Прежде, чем в Америку с мужем удрала.
Валька небылицами знай папашу грузит,
Что мы однокурсники, что уж третий год
Мы там всё штудируем, в этом самом ВУЗе,
Что она давно меня в женихи зовёт.
К ним без этой сказки я
Даже и не вхожий,
В эти кущи райские,
Где мороз по коже
От фуршетов-раутов,
Где сижу, пирую, —
Где, как мяч из аута,
Вброшенный в игру я!
Я спокойный, тихий был, матом не ругался,
Валькин папа сразу же это оценил.
Он моими планами интересовался
И уже нас мысленно с Валькой поженил.
«Парень, береги её, чтоб она ни шага
Без тебя не делала!» Он и знать не знал,
Что на самом деле я – грузчик, работяга,
Временный, чего уж там, Валькин идеал.
В институте, в юности
Я скулил от скуки —
Пару лет по дурости
Грыз гранит науки.
…Всё прошло, и вскорости
Плотную, густую
Без зазренья совести
Папе гнал пургу я.
Мне вообще-то жаль его было, горемыку,
Он конкретно впахивал, стойкий был солдат —
Рисовал без продыха Брежнева, Громыку,
Суслова, Косыгина – всех, кого велят.
Но притом, смотри-ко-ся! – был фанатом Пресли,
Коньяки французские за свободу пил,
Как-то в кабинете он, сидя в мягком кресле,
Винную коллекцию для меня открыл.
Там богема всякая
В холле тусовалась,
Стакана́ ми звякая,
К папе не совалась.
Он со мной беседовал
По своей программе:
«Шевели, – советовал, —
Головой, мозгами!
Вот я на покой уйду – не сейчас, не сразу, —
После свадьбы Валькиной, надо ж погулять,
А тебе, как зятю, я все свои заказы,
Дело жизни думаю в руки передать!»
Он допил «Бургундское», закусил бананом:
«Ну чего, к гостям пойдём, хватит уж скучать,
Ознакомим публику с перспективным планом,
Кто кого тут вскорости будет замещать!»
Я уже, как лодка, плыл,
По волнам, по морю,
Я с богемой водку пил
И о вечном спорил.
И в пылу полемики
На восьмой рюмашке
Я у академика
Попросил отмашки.
Мол, чего растрачивать время вхолостую?
Все, вон, тут великие, каждый – царь и бог;
Можно, я чего-нибудь тоже нарисую?
Надо ж как-то с обществом строить диалог!
Он кивнул, и сразу же, будто ждал, поди ты! —
Брат его двоюродный дал мне чистый лист —
Тоже живописец он, битый-перебитый,
Отовсюду изгнанный абстракционист.
За окошком на реку
Снег летел пушистый.
Я налил стопарика
Абстракционисту:
«Грош цена эстетике
Самой разной масти,
Если в ней конкретики,
Силы нету, страсти!»
Звёзды в небе мутные тлели, как окурки,
И уже сама моя вывела рука,