До нового места добираюсь с опозданием и за это получаю нагоняй от Симоненко. Оказывается, я должен был задержать любую повозку и нестись вслед за ним – сам он ускакал на коне. Я был нужен.
Симоненко зол, мечется от окна к окну. Комиссар Худяков, хмурясь, сидит в углу под образами. Начальник штаба стоит у стола, как провинившийся школьник.
– Соедините меня со штадивом.
– Связи еще нет, товарищ комполка, – чуть слышно говорит лейтенант.
– Так это же не война, а хреновина одна! – кричит весь красный Симоненко. – Каждый день этот букет… вонючего запаха!
– Кушать будете? – выглядывая из-за печи, спрашивает повар.
– Пошел… – кричит Симоненко. – Водка есть?
– Водки не надо, – негромко, но твердо говорит Худяков.
Симоненко стихает и садится к столу. Начальник штаба докладывает о потерях. Симоненко опять вскакивает на ноги, застегивает полушубок и решительно объявляет:
– Еду к хозяину.
Хозяином он называет командира дивизии, того грузного подполковника с одутловатым лицом, по заданию которого он так лихо контратаковал немцев в новогоднее утро.
Я молча беру карабин.
– Оставайся с комиссаром, – приказывает Симоненко.
Он возвращается к вечеру в отличном расположении духа. По его распоряжению я вызываю командиров батальонов, командиров спецподразделений, штабное начальство, приглашаю оперуполномоченного Милютина. Симоненко проводит совещание. Насколько я могу уразуметь, нам предстоит переброска на другой участок фронта и большие наступательные бои.
Немедленно после этого совещания Худяков вызывает в штаб полка политработников. Спокойным тоном, как хороший учитель, он говорит, что надо усилить политико-воспитательную работу, так как наши отдельные неудачи деморализующе подействовали на бойцов, а нас ожидают новые серьезные испытания.
Пока я сижу с Худяковым в штабе, Симоненко успевает подзаправиться. Подзаправиться в буквальном смысле: от него за несколько шагов несет бензином, точнее, немецкой горючей смесью спирта и бензина.
Симоненко вновь весел, шутит, в его глазах снова чертики.
– Отойди, адъютант, взорвусь, – предупреждает он, вставляя в рот немецкую сигарету и поднося к ней огонек зажигалки, тоже немецкой.
Худяков укоризненно качает головой.
– Опять дань разведчиков?
– Ясно… Адъютант же у нас спит, – с усмешкой отвечает Симоненко.
Это камешек в мой огород. Днем я отказался от поездки в тыл с нашим начпродом Рогачом, симпатичным парнем с подбритыми бровями, который обещал снабдить меня «горилкой» и военторговскими папиросами для командования. Я, возможно, и поехал бы, да побоялся новых нареканий Симоненко, что меня нет под руками в нужный момент…
Выступление батальонов назначено на 21.00. Штаб полка должен сняться с места через час после их ухода. Без четверти девять Симоненко посылает меня узнать, готовы ли подразделения к маршу.
Выхожу из избы. В воздухе морозный туман. На улице обычная сутолока построения. Покрикивают простуженными голосами командиры.
Подражая Симоненко, я тоже кричу:
– Комбат-один!
Меня подозрительно оглядывают в темноте.
– Комбат-один! – повторяю я громче.
– Я… В чем дело? – отзывается в хвосте строящейся колонны низкий голос.
– Готовы ли люди к маршу? – строго спрашиваю я, подходя.
– Так точно, – отвечает комбат, силясь разглядеть меня в тумане.
Я шагаю дальше и снова кричу:
– Комбат-два… Готовы ли к маршу?
– Готов! – весело отвечает звонкий голос. Иду дальше и снова уверенно спрашиваю:
