– А где же ваши вещи?
На меня глядят внимательные, очень усталые глаза.
– Какие вещи?
– Ну, шинель, котелок хотя бы… – У соседа пергаментное лицо, длинное, но приятное. Ему, видимо, уже под пятьдесят.
– У меня ничего нет, – отвечаю я. – Все разбомбило.
– Трудненько вам так… Вас из-под Ржева сюда?
– Из самого Ржева. А вас?
– Я был до этого в Сычевке.
Мы знакомимся. Я узнаю, что капитан Носов – артиллерист, заместитель командира дивизиона, что он ранен в ногу, к счастью, не тяжело; он москвич, по гражданской профессии – архитектор, в далеком прошлом – подпоручик: ему пришлось воевать с немцами еще в ту войну. У него здесь тоже нет близких знакомых и никого из сослуживцев, так что, если я не против, мы можем держаться вместе.
Я с большой радостью принимаю предложение Носова.
После обеда, пристроившись на завалинке барака, мы долго обсуждаем причины нашей неудачи под Ржевом. Конечно, немцам удалось создать огромный перевес в силах, особенно в танках и авиации. Но, как полагает Носов, если бы нам дали приказ на выход из окружения неделей раньше, когда еще существовал коридор, то всей этой трагедии не произошло бы. По мнению Носова, в Ржевском котле мы потеряли несколько дивизий. Это страшно.
– Я иногда имею возможность просматривать вырезки из немецких газет, – говорит он, – мне тайком приносит один писарь-москвич… Так ежели верить их сводкам, они продвигаются уже к Волге, обходя Москву с юга… Страшно, страшно!
Вскоре Носов, прихрамывая, отправляется в санчасть. Я захожу в барак.
За столом сидят трое. Невысокий лупоглазый пленный сечет воздух раскрытой ладонью.
– И правильно! Давить их надо. Загубили Россию. Разорили. Зимогоры!
Короткопалая пятерня поднимается и опускается после каждой фразы.
Я забираюсь на нары и оттуда наблюдаю за спорящими.
– Ты, Николай, зря шумишь, – говорит один из сидящих, хмурый и длинный. – Что мы знаем? Ничего не знаем.
– А по мне, – басит третий, с распухшим лицом, – попала птаха в дерьмо – не чиликай.
– То есть как это не знаем? – Лупоглазый от злости бледнеет. – А какие же тебе нужны еще особые знания?
– Ну, в масштабах-то государства. Не везде же было так.
– Везде, везде, везде! – опять сечет воздух пятерня.
– Ты что, посажен был? – интересуется распухший.
– Я – нет.
– А я был, восемь месяцев под следствием находился. Всего повидал и испытал, туды твою мать. У меня поболее твоего оснований для обид. Понятно тебе? – басит распухший. – Но я русский. Русский – разумеешь ты это или нет?
– А я не русский?
Хмурый еще сильнее хмурится.
– Ничегошеньки мы не знаем, Николай. Решительно ничего!
– А ну вас! – Лупоглазый с шумом встает. – Поглядим, что вы запоете через месяц, когда германская армия дойдет до Урала.
Хмурый и распухший умолкают и будто сжимаются.
– Эх, шкура! – бормочет рядом со мной человек с худым, суровым лицом. Он, кажется, бывший комбат, старший лейтенант.
Дня через два Носов украдкой показывает мне немецкую сводку. «Верховное командование („Das Oberkommando“) сообщает…» – читаю я первые слова, отпечатанные жирным шрифтом.
В это время к нам быстро подходит Николай.
– Что они пишут? – В меня вперяются пустые, оловянные глаза. – Ты знаешь немецкий?
– А что тебе надо?
– Вот дурак! – Лупоглазый мотает головой. – Кабы я знал язык, я бы часа не пробыл тут, за проволокой.
Мне хочется съездить ему по морде, но Носов придерживает меня за рукав.
