На нас смотрят острые глаза унтера. А может, это просто проверка: хотят узнать, кто чем дышит?
Первым из строя выходит, конечно, лупоглазый. За ним – еще двое. Унтер и начальник полиции пронзают нас испытующим взглядом. Под таким взглядом чувствуешь себя неуютно, как голый.
– Кто еще? Кто против большевистско-еврейской заразы?
Вопрос поставлен совсем определенно… Из строя, боязливо поеживаясь и озираясь, выступает хмурый, называющий лупоглазого по имени – Николаем, за ним тянется человек с распухшим лицом, бывший репрессированный. Глядя на них, делают два шага вперед еще четверо…
Остальные не двигаются с места. Стоит Носов, стоит кадровый старший лейтенант-комбат. И нас большинство.
– Ясно, – бросает начальник полиции. – Ра-азой-дись!
Ровно через сутки за мной приходит полицай. Он ведет меня в лагерную канцелярию. Наверно, опять будут звать в переводчики, думаю я… За длинным столом вижу усатого унтера в очках и писаря. Начальник полиции позади их, у окна.
– У нас есть сведения, что ты коммунист и политрук, – заявляет унтер.
– Неправда, – отвечаю я, слегка пораженный.
– Советую тебе признаться. – Унтер разговаривает по-русски свободно и без всякого акцента… Может, он какой-нибудь гестаповец?
– Мне не в чем признаваться. Мне нет еще восемнадцати, и я не мог быть коммунистом, а поэтому и политруком.
– Врешь! – Начальник полиции выходит на середину комнаты. – Ты политрук и работал переводчиком в политотделе дивизии.
– Я работал в штабе дивизии.
– Ты мне голову не морочь, я как-нибудь майор.
– Но тогда вы должны знать.
Я пока довольно спокоен, потому что прав. Мне кажется, установить истину нетрудно.
– Да, – хмуро говорит начальник полиции. – Тем не менее ты политрук и сотрудничал с политотделом.
– Неправда, – повторяю я.
– Правда! – Унтер хлопает ладонью по столу. – Ввести свидетеля!
Из-за портьеры показывается знакомое лицо. Широкое, пылающее от волнения. Глаза блестят. Черные шнурочки бровей насуплены… Это техник-интендант второго ранга Рогач, бывший начпрод моего полка. Это он однажды приглашал меня к себе в тыл, обещая снабдить наше командование «горилкой» и военторговскими папиросами. И он попал, бедняга…
В то же время я очень рад, что нашелся свидетель. Сейчас недоразумение разрешится… Только почему он так волнуется?
Рогач вытягивает руки по швам. На меня не глядит.
– Действительно, я подтверждаю, что этот человек был адъютантом командира полка, а затем его перевели на должность переводчика в политотдел дивизии. – Голос у Рогача какой-то деревянный.
У меня от возмущения спирает в горле. Я потрясен, я просто не верю своим ушам.
– Ты… лжешь… Рогач! Я ведь тогда был ранен! Он, не мигая, смотрит на унтера. Пальцы его вытянутых рук сжимаются и разжимаются.
– Ну, что ты теперь скажешь? – усмехается унтер.
– Вы только взгляните на этого подлеца, – говорю я и сам гляжу в трепещущее багровое лицо Рогача. Думаю: как же ему не стыдно? – Посмотрите, он сейчас чувствует себя хуже, чем я, он… предатель!
– Молчать! – прикрикивает унтер. – Вы свободны, свидетель.
Рогач исчезает за портьерой. Хлопает дверь.
– Лучше признайся, – говорит мне начальник полиции. – В твоих же интересах.
– Нет, – говорю я, – вы же майор, вам же известно, что в партию не принимают моложе восемнадцати лет. Я с двадцать четвертого года… мне лишь в октябре исполнится восемнадцать. Я никак не мог быть политруком хотя бы по своему возрасту.
