Вошел начальник штаба майор Шатров, плотный, большеглазый, постоянно розовый и немного щеголеватый. Он молча вытянулся, легонько щелкнул каблуками. Следом за ним в кабинете появился заместитель по политчасти подполковник Григоренко, неторопливый, усатый, с постоянным, чуть приметным прищуром сероватых глаз. У него было завидное качество – в любой обстановке сохранять спокойный, невозмутимый вид.
– Вот что, товарищи, – сказал полковник, подняв голову. – Во-первых, прошу обратить внимание на строевые занятия. Нельзя же отрабатывать шаг, если на плацу листвы по колено. Я предупредил командиров. В другой раз буду наказывать. Во-вторых, надо требовать, чтобы у личного состава был надлежащий внешний вид. Опять сегодня Сокольскому сделал замечание. Безобразие. Вот посмотрите. – Он показал пальцем на плакат. – Специально издали. И правильно. Внешний вид – это лицо солдата. А мы забываем. Я требую развернуть работу вокруг плакатов.
– Агитаторов надо мобилизовать, – подсказал Григоренко.
Жогин махнул рукой.
– Что тут сделают агитаторы? Пусть сами командиры воспитывают. – Он повернулся к начальнику штаба и распорядился:
– Позвоните комбатам и скажите, что полковник приказал.
– Слушаюсь, – ответил Шатров, чуть наклонившись вперед, и первым вышел из кабинета.
Оставшись один, Жогин долго расхаживал от стены до стены. Потом сел за стол и начал просматривать давно уже принесенные начальником штаба документы. Здесь были донесения о состоянии боевой техники, вооружения, сводки о расходе горючего. Вместе с ними лежало письмо председателя колхоза «Маяк» Фархетдинова. Он просил помочь ему в борьбе с волками, которые в этом году не давали покоя стадам овец и коров.
Жогин перечитал письмо трижды, подумал: «Что же, мы воевать с волками будем? Боевую учебу в сторону – и вперед, в атаку на волков. Нечего сказать, красиво получится. И сообразит же этот Фархетдинов». Потом он вспомнил, что Григоренко с Шатровым иногда ходят на охоту. Взял красный карандаш и написал размашисто через все письмо: «На данный факт обращаю внимание наших охотников». Подчеркнув это жирной чертой и отложив письмо в сторону, он стал просматривать другие бумаги.
В кабинет снова вошел Григоренко.
– Что у вас ко мне? – строго спросил Жогин.
– Насчет агитаторов, товарищ полковник. Зря вы недооцениваете такую силу. Есть ведь товарищи хорошие, инициативные.
Жогин улыбнулся:
– Значит, зажимаю?
– Так получается. Ведь к вашим словам прислушиваются, потом в ротах начинают их повторять. В результате люди становятся безынициативными.
Жогин раздраженно отмахнулся:
– Слова это: инициатива, самостоятельность, творческий подход. Всегда вы меня угощаете ими. Армейская дисциплина держится на железной руке командира. – И он с такой силой сжал пальцы в кулак, что кожа на них побелела. – А что получится, если ослабить эту руку? Расползутся пальцы в стороны, и все. А вы мне суете под нос творческий подход. Армия есть армия. Военная дисциплина не терпит рассуждений. Приказал командир на смерть идти – иди. А то начнете раздумывать, какой тут подход: творческий или не творческий.
– Солдат все должен делать обдуманно, сознательно, – сказал Григоренко. – И на смерть людей ведет прежде всего высокая сознательность. Не будет ее – и рука ваша окажется слабой, товарищ полковник.
– Громко, ничего не скажешь, – усмехнулся Жогин. – По-вашему, выходит, и дисциплинарная практика не нужна в армии. Так, что ли?
