Аничков дворец, который при Николае Павловиче называли «Собственным», временно стал главной резиденцией императора. Поэтому императорский двор, оправившись от потрясения, возобновил привычный круговорот светской жизни. Вечером 23 декабря Николай I посетил Михайловский театр, посмотрев французскую пьесу. Ранее, в 3 часа пополудни, протопресвитер Музовский освятил походную церковь, поставленную в зале Шепелевского дома. Тогда же состоялась панихида о погибших на пожаре.
Жизнь продолжалась, и церемонии, по традиции проводившиеся в Зимнем дворце, перенесли в чудом уцелевший Малый Эрмитаж. 23 декабря по Петербургу разослали «Повестку от Двора» следующего содержания: «Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: сего 25 числа в день праздника Рождества Спасителя нашего Иисуса Христа и воспоминания избавления России от нашествия неприятеля в 1812 г. съезжаться всем знатным обоего пола особам… в Эрмитаж по утру в 11 часов для слушания божественной литургии и Благодарственного молебна… и собираться всем имеющим вход за Кавалергардов в Италианском зале, а генералам, штаб и обер-офицерам и прочим особам в комнатах под № 1 и 2 и в Рафаиловой зале. Камер-фурьер Гримм».
В сочельник 24 декабря в Аничковом дворце «приготовлены были в Большой столовой комнате убранные конфектами, золочеными орехами и яблоками елки, которые и поставлены были на 9 круглых столах, на коих так же находились и разные вещи». Как вспоминала фрейлина М. П. Фредерикс, эта елка была «грустная».
В рождественскую субботу 25 декабря Николай I, после утренних рапортов и докладов, отправился в Малый Эрмитаж на литургию. К торжеству император и члены его семьи переодевались «в боковых комнатах». В 11.15 царская семья вышла «в Италианский зал… проходили в Большой зал Шепелевского дома». В этот же день под пушечную пальбу открыли монументы князю Кутузову и Барклаюде-Толли у Казанского собора.
В начале января 1838 г. Николай I в письме к И. Ф. Паскевичу оценивал произошедшую трагедию следующим образом: «Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью и что, благодаря общему усердию гвардии, Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца. Жаль старика, хорош был; но подобные потери можно исправить, и с помощью Божиею надеюсь к будущему году его возобновить не хуже прошедшего и надеюсь без больших издержек. Усердие общее и трогательное. Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 13 миллионов, тоже купечество и даже бедные люди. Эти чувства для меня дороже Зимнего дворца, разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у Русского Царя довольно и своего: но память этого подвига для меня новое драгоценное добро».
Когда Зимний дворец восстановили, на Пасху 1839 г. освятили Большой собор Зимнего дворца. Великая княгиня Ольга Николаевна вспоминала: «Я упустила упомянуть, что мы снова жили в Зимнем дворце. В Страстную субботу 1838 года (мемуаристка ошибается, Большой собор Зимнего дворца освятили 25 марта 1839 г., в день праздника Благовещения Пресвятой Богородицы. – И. 3.) там была освящена церковь. В день свадьбы Мэри мы провели в Зимнем дворце одну ночь и переехали туда окончательно в ноябре.
Помещения для нас, детей, были в нижнем этаже, под апартаментами Родителей. Из комнат, расположенных на юг, открывался чудесный вид на Неву, крепость и Биржу. Своды с колоннами помогали приспособить для жилья интерьер этих громадных комнат, и мы чувствовали себя очень уютно. Наши спальни были низкими, моя рабочая комната, с четырьмя окнами, очень большой и не слишком теплой; я предпочитала ей библиотеку, где стояли мои шкафы и мой рояль. Мой рабочий стол стоял между двумя колоннами, очень укромно и приятно. Для этого помещения я получила от Папа прекрасные картины, частью те, которые принадлежали еще Бабушке, частью же копии из Эрмитажа»
