Общага как-то сразу опустела, не было слышно постоянного утреннего гомона, на кухне не шумела вода и не кипели чайники. Я вышел в коридор и не спешно поплёлся куда-то без особой цели, формируя маршрут по ходу движения. В умывальной и туалете тоже было пусто. Редкие шаги стали доноситься чуть позже, немногие оставшиеся просыпались и выползали на свет божий. Кто мог, тот уехал, тем более те, кто из области. На дворе стояло последнее утро 1984 года, ясное и морозное.
Икарус-гармошка, поскрипывая шинами по свежему снегу, как бы нехотя причалил к остановке. Народу было многовато, в салоне стоял весёлый гвалт, люди спешили с работы, кто-то, как мы с Костиком ехал уже в новогодние гости. Мой приятель протиснулся к коробке из плексигласа, в щель которой пассажиры опускали монеты и воротком, приделанным сбоку выкручивали нужное количество билетов. Костик занял позицию у «рыбного места», как он это называл и с невозмутимым видом клал передаваемые деньги себе в карман, при этом выкручивая билеты на полученную сумму. Я стыдливо отвернулся. Пассажиры совершенно не обращали внимания на наглость этого юнца, брали у него билеты и даже говорили спасибо. Такой фокус Костик проворачивал не первый раз, правда делал он это исключительно, когда мы ехали в автобусе вдвоём, я должен был следить, чтобы на остановке не зашли контролёры, так что, хотел я этого или нет, но соучастником становился полноценным. Как-то, выйдя из автобуса после такой поездки, я сказал Костику, что бы он завязывал, что, мол, некрасиво и такое всё. Тот холодно на меня посмотрел и, вытащив из кармана горсть монет, молча стал их пересчитывать.
– Два рубля пятьдесят четыре копейки, – подвёл он итог. – И ты заметь, я ни у кого их не отобрал, за эти деньги каждому я дал билет на проезд. Ну, единственное, что деньги я не опустил в эту штуковину, а оставил себе. Так людям-то всё равно. Не дрейф, Витёк, это же шалость просто, так, поразвлекутся, – хлопнул он меня по плечу. – Пойдём в столовку, ещё успеем поужинать, на двоих тут как раз, – тряхнул он зажатой в кулаке мелочью.
К числу таких «шалостей» ещё относились небезопасные совместные походы в продуктовые магазины, в которых из продуктов зачастую высились пирамиды из консервов морской капусты, бутылок с молоком и батонов. Изредка «выбрасывали» кур, в народе называемых «синяя птица», так как оттенок они имели серо-синий, и факт их смерти был похож скорее на естественный, чем принудительный. Костик без малейших угрызений совести засовывал в широкие рукава армейского полушубка, которым очень гордился, по бутылке молока и батону в каждый и, пока я ковырялся у прилавка, что-то выбирая, спокойно выходил на улицу. По его глумливой роже я безошибочно угадывал, что он опять чего-то спёр, он только смеялся над моими нотациями и пояснял, что всё это для потехи. Справедливости ради, надо сказать, что съедать краденые продукты или питаться в столовке на ворованные деньги я никогда не отказывался, потому как жрать хотелось всегда…
– Вроде здесь, – мы вышли на нужной остановке, и Костик посмотрел в бумажку с Маринкиным адресом. Серенькая девятиэтажка стояла прямо перед нами с большим фиолетовым номером на углу дома. Мы поднялись на третий этаж и нажали звонок в квартиру. Из-за двери доносилась иностранная музыка и приглушённые голоса, потом такие же нечёткие торопливые шаги, замок щёлкнул и дверь распахнулась. Маринку мы узнали не сразу. Перед нами стояла тоненькая девушка в тёмно-красном платье, явно заграничного покроя, непривычно высокая, туфли на каблуке тоже были замечены позднее, в тон платью помада на губах. Маринки в джинсах и вечном свитере и торчащими во все стороны чёрными кудрями уже не было, перед нами стояла какая-то воздушно-волшебная незнакомка. Я судорожно сглотнул. Оказывается, у неё великолепная фигура и царственная осанка, чего мы никогда не замечали раньше.
