Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля) - страница 4



 Опьянѣлъ отъ вдохновенья, и чѣмъ жгуче, злѣй
 Боль въ груди, тѣмъ громче, громче свищетъ соловей.
 И слабѣя, надрываясь, силы, наконецъ,
 Сокрушились, струны въ горлѣ лопнули; пѣвецъ
 Заметался въ агоніи и, въ послѣдній разъ,
 Разразился дивной трелью и – на вѣкъ угасъ.
 А на улицѣ, къ страданью холодно тупа,
 Продолжаетъ суетиться и сновать толпа.
 И скрипятъ, гремятъ колеса все сильнѣй, сильнѣй,
 Точно рады, что загубленъ ими соловей.

Но, однажды вырвавшаяся изъ души, эта пѣсня является уже оторванною отъ жизни поэта и не всегда прививается къ другой жизни, не всегда встрѣчаетъ братскій отзывъ. Общество остается къ ней, зачастую, точно также равнодушнымъ, какъ тѣ колеса, которыя точно радовались, «что загубленъ ими соловей». А между тѣмъ, сочувствіе составляетъ одну изъ вдохновляющихъ стихій поэта; безъ него чувствуетъ онъ связаннымъ, обезсиленнымъ самое свое вдохновеніе и наряду съ внутреннимъ блаженствомъ, доставляемымъ изліяніемъ души своей въ пѣсняхъ, возникаетъ скорбное сознаніе своего одиночества, безплодности пѣсни своей и жизни, сомнѣніе въ себѣ, своей цѣли и своихъ силахъ. Отсюда начинаются горе и страданія поэта, тоска одиночества; чувство оторванности отъ міра. Отказаться же отъ пѣсни истинно-творческая, поэтическая душа не въ состояніи,

 И ужъ если кто однажды соловьемъ рожденъ,
 Какъ ни мучь его, безъ пѣсни жить не можетъ онъ.

И вотъ, даръ поэта становится для него волшебнымъ совпаденіемъ горя и радости. Эту связь двухъ совершенно противуположныхъ ощущеній замѣчали едва ли не всѣ поэты, но сильнѣе и удачнѣе многихъ выразилъ эту двойственную жизнь поэта нашъ Сырокомля.

 Ты пѣвучая лира, – чародѣйка для міра,
 Но, какъ ножъ, ты опасна;
 Адъ и рай въ тебѣ скрылся; кто съ тобой подружился,
 Ты надъ тѣмъ полновластна….
 Тотъ покой свой погубитъ, тотъ, страдая, полюбитъ
 И тоской надорвется….
 Ты коварно заманишь, какъ ножомъ ты поранишь,
 Кто къ тебѣ прикоснется.

Дальше онъ самъ объясняетъ одну изъ причинъ глубокихъ горестей поэта.

 О, пѣвучая лира! Я печально и сиро
 Въ тебя вѣру теряю.
 Иль въ насъ проку немного? Восхваляю ли Бога,
 Предъ людьми ли играю,
 Всѣмъ твой голоса сталъ скученъ; Богу, людямъ докученъ,
 Хоть и нѣтъ звуковъ чище и краше…
 Пѣсню слушаетъ ухо, но у всѣхъ сердце глухо…
 Не красна доля наша!

Глубоко сознавалъ Сырокомля тяжелое служеніе поэта и часто возвращался къ этой темѣ въ своихъ стихотвореніяхъ. Пѣсня составлявшая для него источникъ радости и блаженства, являлась для него въ то же самое время и могучею, опасною для самаго пѣвца силою.

 Лишь разъ ее звукамъ волшебнымъ поддаться, —
 Погибъ ты! но вѣкъ тебѣ съ ней не разстаться!
 Погибло и сердце твое!
 Не будешь ты вѣдать ни сна, ни покою,
 Ты жаждою будешь сгорать роковою,
 А гдѣ жь утолишь ты ее?

Но и внѣшняя матеріальная жизнь Сырокомли шла рука объ руку съ нравственною его борьбою, нравственными его страданіями, хотя сѣтованія объ этой, очевидно, для него второстепенной, сторонѣ жизни и крайне рѣдко входятъ въ содержаніе его стихотвореній. Жизненный крестъ свой несъ онъ съ какой-то удивительной твердостью и гордымъ спокойствіемъ, очевидно въ пѣснѣ находя достаточное утѣшеніе, восклицая при видѣ внѣшняго, случайнаго преимущества другихъ:

 Мнѣ-жъ дано Богомъ больше, я богаче всѣхъ въ Польшѣ,
 Я горжусь своимъ даромъ;
 Лира – этотъ даръ Божій, и гусляръ перехожій
 И умру я гусляромъ.

Только крайне рѣдкo между прочими образами, пестро тѣснящимся въ душѣ нашего поэта, выскакиваетъ и образъ собственной жалкой жизненной обстановки, прорывающійся занять мѣсто въ общей картинѣ; но Сырокомля быстро отодвигаетъ на задній планъ то, что по неволѣ должно смутить и опечалить душу писателя, и снова наслажденіе отъ своего дара и гордость этимъ излюбленнымъ своимъ призваніемъ выставляются занимающими первое мѣсто въ его жизни. Такимъ является, между прочимъ поэтъ, въ фантастическихъ «Мелодіяхъ изъ дома сумасшедшихъ»: