– Поверь мне, – твердо убеждает он, – тебе придется мне поверить.
– Это было так реально, – наконец говорю ему я, не чувствуя в себе сил спорить, – но это был ты. Я имею в виду, ты был сумасшедшим, а потом умер. Ты умер, Финн. А когда я проснулась, ты оказался живым, а я – сумасшедшей. Я сумасшедшая. Я ничего не понимаю, Финн. Что со мной происходит?
Брат смотрит на меня, затем отводит глаза и берет меня за руку.
– Я не знаю. Но я не умер, и я не позволю тебе сойти с ума, Калла. Ни за что не рассказывай маме и папе о том, что ты видела. Ты можешь говорить об этом только со мной.
Я согласно киваю, потому что в его словах есть определенная доля мудрости. Они ни за что, ни за что не должны узнать об этом.
– Только ты и я, Калла, – торжественно заявляет он, и так как он мой брат, я понимаю, что он прав.
– Ты и я, – шепчу в ответ.
Он улыбается.
– Давай уже наконец дойдем с Дэром до пляжа, пока мама не обнаружила, что ты сбежала.
– Почему вообще я должна столько времени проводить в постели? – ворчливо огрызаюсь я, пока мы втроем быстро следуем вниз по каменистой тропе к песчаной насыпи берега.
Финн лишь пожимает плечами в ответ.
– Не знаю. Они просто хотят, чтобы ты отдохнула. Это поможет тебе прийти в себя.
А я хочу прийти в себя. Уж это я знаю наверняка.
Поэтому, когда немногим позже нас находит мама, взволнованная тем, что меня нет в кровати, мне остается лишь смиренно следовать за ней. По ступенькам я поднимаюсь в свою комнату и подхожу к окну, чтобы понаблюдать за Финном и Дэром.
Они строят крепость из горстки веток, смеются, бегают друг за другом, уже позабыв о том, что меня больше нет с ними, их лица сияют.
Я должна была играть там вместе с ними.
Я ничего не могу поделать с волной негодования, закипающей внутри меня, берущей начало в области пяток, разливающейся по всему телу, бегущей к пальцам рук и к самому сердцу. Я тоже должна была играть и бегать вместе с ними. Но уж точно не быть в заточении здесь, в этой спальне. Мой новоиспеченный сводный двоюродный брат не должен был занимать мое место в игре с Финном.
На его месте должна была быть я.
– Калла, моя любимая девочка, – бормочет мама, возвращаясь в мою комнату, в одной руке у нее стакан яблочного сока, а в другой – горстка таблеток: все они разных цветов и выглядят как драгоценные камушки, но на вкус оказываются хуже куска грязи, – послушай меня, пожалуйста. Тебе нужно отдохнуть, чтобы пойти на поправку. Ты мне веришь?
Я киваю, потому что она моя мама, и, конечно же, я должна ей верить. Что за странный вопрос? Я поворачиваюсь к ней и послушно протягиваю обе руки, в которые она высыпает таблетки. Моя милая мама с жалостью смотрит на меня, отбрасывая прядь ярко-рыжих волос с моего лба.
– Это стоит того, – уверяет она меня, – обещаю тебе, Калла.
Но я что-то слышу в ее голосе, что-то, что-то, что-то. Как будто она пытается убедить саму себя, а не меня. Эта хрупкость, эта неуверенность.
Но затем она отворачивается и уходит, оставляя меня в одиночестве.
Я возвращаюсь в постель и ложусь на бок, натягиваю одеяло до самого подбородка и бессмысленно смотрю в окно. Препараты, которые я приняла, опускают завесу тумана над моим разумом, все в моей голове оказывается покрыто пеленой, мутной темной пеленой. Я не могу побороть навалившуюся на меня сонливость. Она здесь, она слишком тяжелая, от нее все перед глазами становится мутным и расплывается.
