– Ах, татко, татко! Какой он у нас умный и милый! – прервала Урсула.
– Да… Только глупый Непомук, думая оказать особую честь царевичу, приказал хлопам наловить всевозможных птичек. Они и наловили их – принесли целые плетеные птичники. А моя покоювка Ляля убирала мне к обеду голову и говорит, что в поварскую принесли целый птичник хорошеньких живых птичек и что Непомук поймал и горлинку, у которой в парке есть маленькие дети, и говорит, что и ее хотят зарезать к обеду. Я и побежала сама в поварню. Гляжу, а горлинка уж зарезана. Жаль мне ее стало, так жаль! И такою противною показалась мне вся поварская, с разложенными на столах маленькими трупиками бедных птичек, что я за обедом совсем не дотронулась до жаркого. Ты заметила это, Сульцю?
– Как же, заметила. Да и царевич заметил моему мужу, что панна Марина ничего не кушает.
– Ну, уж этот москаль! Для него ведь и птичек всех зарезали.
– Да он, Марыню, не виноват.
– Конечно, не виноват. Виноват во всем противный жук этот – Непомук. Ну, так после обеда мы и пошли с покоювкой к птенцам… Их могла унести хищная птица, сова или ястреб. Я и говорю покоевой, что надо около них на ночь оставить часового. Ляля обрадовалась и сказала, что она позовет сюда на ночь Тарасика.
– Какого Тарасика, Масю?
– Так, хлоп какой-то.
– А! Знаю, знаю этого пахолка. Ах, какая хитрая Лялька! Я знаю, что она в него влюблена и, вероятно, имела с ним, как с часовым, свиданье ночью у гнезда этих горлинок.
Марина покраснела.
– Так что ж? – сказала она. – Если они друг друга любят…
– А вот и он.
Перед ними, недалеко от тернового куста, вдруг выросла стройная фигура парня в белой рубахе, того парня, которого мы уже видели в лесу, в охотничьей засаде. У него тогда случилось несчастье: один из зайцев, которого он должен был, по панскому наряду, выпустить на охотников, задохся в мешке, за что молодцу и досталось от дозорцы. Только теперь этот хлопец был не в соломенной шляпе, а в новой небольшой шапочке.
Увидав господ, парень снял шапку.
– Ну, что птички? – спросила его Марина.
– Слава богу, пани ласкава, – здоровеньки и веселеньки.
– А ночью спали?
– Спали, пани ласкава.
– А им не холодно было?
– Ни, не було, пани ласкава. Я догадавсь та й накрыв своею шапкою… а шапка в мене новенька, гарна – батька на ярмарке купив.
Марина начала осторожно гладить головки птенцов, еще не вполне оперившихся. Те сидели смирно, только ежились.
– Что ж вы теперь не радуетесь мне, не машете крылышками, не берете меня за палец? – говорила она. Вы, верно, голодны, бедненькие? Я вам кушать принесла.
– Ни, пани ласкава, вони не голодны, вмешался пахолок.
– Как не голодны? Всю ночь не кушали.
– Ни, пани ласкава, вони сегодни вже снидали.
– Чем?
– Та ваша ж покоева, Ляля, приносила им источки, – сказал парень и покраснел, как мак.
Покраснела и Марина. Только Урсула лукаво улыбалась. Парень переминался на месте, теребя свою шапку. Марина спохватилась, достала из кармана кошелек и, вынув из него золотую монету, подала парню. Тот поклонился, поцеловал панскую ручку и исчез в кустах.
– Какова Лялька! Устроила себе тут свиданье с своим коханком, – весело сказала Урсула.
– Милая, душа моя! Сулечко! – перебила ее Марина умоляющим голосом. Сходи в оранжерею, прикажи садовнику прийти сюда с хлопами. А я посмотрю здесь за птенчиками. Теперь их нельзя оставлять одних: вон постоянно летает тут этот страшный коршун, он их сейчас унесет. Сходи, душечка!
