Она понимала, что будет выглядеть подозрительно, если не пойдет сейчас, после официального приглашения. К тому же, Ева просто не могла обидеть Мистангет, поэтому она испытала облегчение, когда Луи тоже попал в число приглашенных. Она боялась оказаться одна рядом с Пикассо.
Все это скоро закончится – по крайней мере, так она внушала себе, когда началось представление, хотя не могла удержаться от искушения выглянуть из-за кулис и посмотреть на столик, где обычно сидел Пикассо с друзьями. Но девушка, не увидев его на привычном месте, была смущена и разочарована. Вместо Пикассо за столиком восседала дородная седая женщина в широкополой шляпе со страусиным пером, в руке она держала раскрытый веер. Рядом с ней расположился мужчина с рыжеватой козлиной бородкой, который выглядел откровенно скучающим.
«Ну и хорошо», – решительно подумала Ева. Подглядывать за Пикассо было все равно, что играть с огнем.
Она посмотрела на номер гейши и на испанский танец Луизы, последовавший за ним. Танец оказался серьезным испытанием для комедиантки, кружившейся в яркой бахромчатой шали и черном болеро под гром аплодисментов. Как ни удивительно, но сегодня не случилось никаких мелких неприятностей, требовавших внимания Евы. Она испытывала нечто вроде облегчения, рассеянно щупая мешочек, лежавший в кармане юбки. Завтра уже суббота. Выходные подкрались незаметно, и она была вовсе не уверена, что готова к новой встрече с Пикассо. Она до сих пор не могла решить, что ей надеть.
– Тебя что-то беспокоит? – спросила Мистангет, когда Ева в антракте помогала ей снять головной убор и кимоно.
– Не знаю.
– Вы поссорились с Луи?
– Я же говорила, мы просто друзья.
– Ага, но ему хотелось бы стать для тебя более близким человеком. Это написано у него на лбу. Мальчик без ума от тебя. Но, увы, насколько я понимаю, его чувства не встречают взаимности.
Ева покачала головой.
– Я просто не хочу его обижать.
– Но сердцу-то не прикажешь.
– Луи не имеет к этому никакого отношения, – вздохнула Ева.
– Что ты наденешь завтра, когда мы отправимся в салон?
– Если серьезно, то понятия не имею, – Ева натянуто улыбнулась. – У меня нет ничего достойного для такого случая.
– Ты просто не знаешь Гертруду! Это настоящее воплощение авангардизма. Большую часть времени она расхаживает в простом черном кафтане и в сандалиях с открытыми мысками, словно монашенка. Когда познакомишься с ней, то поймешь.
– Как вы думаете, мсье и мадам Пикассо обязательно пойдут туда?
– Несомненно. Пабло был первым другом Гертруды в Париже, и без ее покровительства или горячего интереса ее брата к его картинам вполне возможно, что Пикассо сейчас стоял бы на перекрестке в Барселоне и рисовал портреты за горстку песет.
Ева очень мало знала о Гертруде Стайн, кроме того, что она была богатой американкой и пользовалась огромным влиянием в Париже. Раньше она еще не знакомилась с американцами, но время от времени видела их в городе. Ей они казались плохо воспитанными, вульгарными, с плохим вкусом. Но все говорили, что Стайны не похожи на обычных американцев. Их любовь к живописи и культуре граничила с одержимостью. Еве нравилась идея одержимости, потому что за этим стояло сильное чувство. Вопрос заключался в том, сможет ли она испытать такое чувство, которое целиком поглотит ее, – чувство, пережитое ею в ту ночь, о которой она теперь боялась вспоминать.
Конец ознакомительного фрагмента.
