Мафия в родне - страница 3

Люська опять была страстно влюблена. Влюблялась она часто и охотно, с пылкими признаниями, бурными слезами и до нелепости преувеличенными переживаниями. На этот раз объектом ее притязаний стал статный красавец Ромка, который первое лето проводил в поселке. Его высокий строгий дед и маленькая кругленькая бабушка, всегда неуверенно улыбающаяся, недавно переехали в совхоз откуда-то с севера, кажется из Якутии, и он помогал им обустроиться: перекрыть соломенную крышу железом, починить покосившееся крыльцо, поставить новый забор. Проходя мимо в магазин, я частенько видела, как слаженно работают дед и внук.

Ромка только что окончил школу, получил золотую медаль, но вместо поступления в институт, вопреки всем уговорам родителей, решил идти в Советскую армию, с радостью ожидавшую такого питомца. Он считал, что мужчина не должен уклоняться от выполнения почетного воинского долга, и всеми силами готовился стать отличником боевой и политической подготовки.

Высокий, широкоплечий, он с легкостью нашел общий язык с местными парнями, избежав обычной процедуры «прописки», которая сводилась к банальной драке, показав им несколько приемов каратэ и обыграв в футбол. Не только Люська, но и все девчонки были влюблены в него поголовно. Но у Люськи лучше всего получалось внушить окружающим, что Ромка отдает предпочтение именно ей: она просто делала вид, что не замечает других претенденток и не давала ему возможности замечать их.

Все танцы, как томно-медленные, так и прыгуче-быстрые, Люська танцевала с Ромкой, оттесняя от своего кавалера менее фигуристых соперниц легким движением плеча. Ромка же на всю эту девичью суету вокруг него лишь улыбался. Его забавляли собственнические повадки Люськи. И, наверное, льстило внимание московской красавицы.

Я устраивалась на скамеечке у забора под густыми кустами отцветшей сирени вместе со своими ровесниками и ровесницами и смотрела на танцы, слегка покачивая ногой в новых белых босоножках на высокой танкетке и тихонько подпевая: «Феличита…»

Мои деревенские подружки, поминутно поглядывали на себя в зеркальце и, подкрасив губы, прятали помаду и зеркало в лифчик, где кроме вышеназванных предметов у них с успехом помещались еще носовые платочки, тушь для ресниц и расческа, – не было лишь того, для чего предназначался этот предмет туалета. Они дружно лузгали жареные семечки из газетных кулечков, щедро посыпая землю у скамейки шелухой, и пренебрежительно-завистливо обсуждали Люську: «Во, старуха дает!» Им, двенадцати-четырнадцатилетним, шестнадцать лет казались глубокой старостью. И неудивительно, так как многие Люськины подружки к окончанию восьмого класса были глубоко беременны, а в шестнадцать, уже официально расписавшись и отпраздновав шумную трехдневную свадьбу, носили в животах второго отпрыска.

Домой мы с сестрой обычно возвращались поздно, после того, как мать заставляла нашего самодеятельного диджея выключить гремящую на всю улицу музыку, ругаясь на всех нас от души и очень живописно, в негативном ключе описывая моральный облик наших родителей и наши жизненные перспективы. Диджей ломающимся баском некоторое время пытался урезонить мать, но получив по брюкам ремнем из старых вожжей, выдергивал магнитофон из розетки.

Люська уверено вела меня в кромешной темноте кратчайшим путем по межам чужих огородов, заходила в дом, показывалась дожидавшейся нас бабушке, а потом, убедившись, что бабушка вернулась в свою постель в избе, тихонько выскальзывала через заднюю дверь, оставив ее незапертой, чтобы незаметно вернуться после свидания с кавалером. Возвращалась она, когда небо на востоке начинало светлеть у горизонта, и все деревенские петухи принимали участие в вокальном соревновании в номинации «Самый громкий голос совхоза Ильича».