И теперь эта сложная конструкция, разложенная на широком столе, радовала глаз. Конечно, вблизи было понятно, что всё это – творение человеческих, а не инопланетных рук. Тонкие рейки, образующие диск с башенкой сверху, натянутый на рейки полиэтилен, серебристая бумага, напоминающая некий странный металл, фольга, мерцающие, точно настоящие бортовые огни летающей тарелки, стразы из переливающегося пластика…
– Ух, если это увидеть в небе, да ещё тогда, когда уже смеркаться начнёт… От настоящей летающей тарелки точно не отличить, – не переставая любоваться воплощением своей мечты, говорила Арина. – А то у нас в городе ничего не происходит, ведь правда? С появлением тарелки такое тут начнётся… В общем, молодец ты, Витя!
– Теперь бы только чтоб с запуском всё удачно получилось, – вздохнул Витя.
– Постараемся, – уверенно проговорила Арина. – Ладно, после седьмого урока мы приходим с Шибаем к тебе. А перед учителями мы тебя отмажем. Не волнуйся.
Глава II
У куста барбариса стою…
Антоша Мыльченко, рукой загородив от солнца лицо, меланхолично рассматривал клумбу.
«Увы, увы, – думал он. – Ничего у меня не получается. Никто меня не любит… Только издеваются. Увял мой талант, смёрзся, как эти цветы. Я один. Грустный, никому не нужный. В печали моё творческое сердце, гнетёт его мировая скорбь… Тревожат судьбы человечества. Стихов больше не могу писать, а уж поэм тем более! Ненужный я, никуда не годный. Человечеству от меня только проблемы…»
– Да, Балованцева права, Гуманоид наш что-то явно не в себе, – издалека приглядываясь к Антоше, сказал Костя.
– А он когда-нибудь бывает в себе? – заметил Мамед. – Так, к качелям засеменил. И точно, дело серьёзное. Давай-ка, Костик, подберёмся поближе.
– И ни любви, ни радости, ни творческого воплощения не получает мятежная душа моя… – бормотал Антон, раскачиваясь на качелях и болтая ногами.
– Эй, Антошка, как жизнь-то? Нормалёк? – весело крикнул ему Мамед. – Качаешься, что ли?
– О, вот ещё мучители мои… – обречённо произнёс Антон. – Качаюсь… А что мне ещё остаётся?
– Как – что? – бодрым голосом сказал Мамед. – Жить, Антоша, учиться и бороться!
– Ах… Не за что мне в жизни бороться. Я проиграл в этой суровой борьбе. Ничего у меня не получается…
Костя Шибай остановил Антошины качели.
– Ну ты и крендель! – заявил он. – Не за что бороться. Там, понимаешь, девушка на лестнице стоит, вздыхает и, по-моему, портрет твой в руке держит. А он тут…
Антошино настроение резко сменилось. Он пристально посмотрел на Костю, потом на Мамеда.
– Мой портрет? Да? А вы меня не разыгрываете?
– Ни в коем случае, – отрезал Костя. – Мы констатируем факт.
– Факт… – Антоша хорошо знал значение этого слова. – А кто она?
Мамед посмотрел на него, как на чудо природы.
– А ты сам не догадываешься?
Антоша схватился ладошками за щёки.
– Я… Я даже подумать боюсь. Неужели Арина Балованцева?! Ведь я её хотел через ручей перенести, как Тристан Изольду! И пригодиться обещал…
Костя и Мамед переглянулись.
– Ну и тормоз же ты, Антоша, – покачал головой Костя. – Про вас уже вся школа говорит. Ну, подумай получше, напряги своё творческое воображение. Представь себе ЕЁ на ступеньках…
– Какого этажа?
Костя и Мамед посмотрели на него с сожалением.
– Стоит она на лестнице, между вторым и третьим этажом, грустная такая, молчаливая… – Мамеда понесло. – И время от времени… м-м-м… портрет целует!
– Правда? И действительно мой портрет? Да кто же она? Кто?
