– Познакомься, доктор, это мой сын Нильс...
Они сели. Нильс Ирьола внимательно глядел на меня. Он, похоже, имел обыкновение смотреть на соседей так, словно те были загадками, требующими немедленного разрешения. Соледад сидела рядом с ним и по временам казалась его ровесницей; на ее маленьком лице выделялись полные губы и сверкающие зубы. Глаза ее были прищурены, обнаженные руки худы, как у девочки, но пожатие ее пальцев оказалось крепким и решительным. Волосы, собранные сзади в пучок, были перевязаны лентой. Иногда она встряхивала ими, как бы желая освободиться от этого раздражающего ее атрибута женственности.
Обед предстоял необыкновенный. В рубиновой рамке светился длинный список блюд, а перечень вин напоминал старинную книжку – ее можно было бы изучать часами. На столе стояло столько золотых, синих и зеленых бокалов, чарок, рюмок, тарелочек, что я не понимал, как все это умещается на небольшой шестигранной поверхности. Анна Руис – ее профиль белел справа от меня на фоне вогнутого хрустального зеркала – ела с аппетитом и, поглядывая на очередной кусочек, несколько округляла глаза. Когда стали разносить жаркое, она испытующе взглянула в зеркало и движением, свойственным женщинам с незапамятных времен, поправила волосы. Беседа шла вяло – все внимание обедающих поглощали количество и комбинация подаваемых блюд. В золоте и хрустале сервировки отражались тысячи огоньков.
Изысканность обеда удивила и даже несколько озадачила меня, однако я промолчал, полагая, что надо приспосабливаться к корабельным порядкам. Зато не выдержал Тер-Хаар.
– Уф-ф! – проговорил он. – Переборщили! Действовали, должно быть, по пословице: «Что есть в печи, все на стол мечи». Замучили просто!
Мы рассмеялись, и сразу стало весело и свободно. Теперь и Анна, и я разом осмелились отказаться от очередного блюда, которое автомат попытался было положить нам на тарелки. Начался оживленный разговор о работах по обводнению пустынь на Марсе. Только Соледад весь обед была рассеянна. Дважды она роняла на пол вилку и тут же почти вслепую устремлялась под стол, создавая угрозу для всей сервировки, а выныривая оттуда, с удивлением обнаруживала рядом со своей тарелкой новую вилку, принесенную более проворным, чем она, автоматом. Впрочем, когда подали замороженный апельсинный мусс, она словно проснулась. Все умолкли, а Соледад, хлопая длинными ресницами, обратилась к обслуживающему автомату с вопросом:
– Нельзя ли принести сухую булку?
А когда автомат булку принес, стала от нее отщипывать маленькие кусочки, обмакивать их в бокал и есть, как птичка.
Наклонившись ко мне, Тер-Хаар прошептал:
– А как тебе нравится вон та фреска на стене? – Он показал на нее вилкой.
Я повернулся туда, куда он указывал. На картине был изображен город минувших времен. По сторонам улицы возвышались странные дома. Их окна рассекали крестообразные перекладины, а крыши были острые, как шутовские колпаки. Вдоль домов шли люди, а посередине улицы по железным рельсам двигался голубой экипаж. Спереди, за стеклом, стоял управляющий им человек в белом парике, одетый в ярко расшитый кафтан; на голове у него была треугольная шляпа со страусовым пером, похожая на пирог, а вокруг шеи – кружевное жабо. Крепко схватившись за рукоятку, он вел свою колымагу, переполненную людьми, высовывавшимися из окон.
Я не понял, что так рассмешило Тер-Хаара, – он беззвучно хохотал, подмигивая мне с видом заговорщика, как расшалившийся мальчишка.
