– Значит, я должен поехать и забрать мальчика? А если мать не согласится? Это дело ведь связано с судом.
– Какой там ещё суд! Поезжай и забирай обоих! – выкрикнул Амир-Ашраф и уже тише добавил: – Если мать ещё жива.
– А что с ней?
– Она тяжело больна.
– Но Селим может возмутиться. Станет возражать…
– Он может возразить, если ты их привезёшь в его дом. А здесь пока что хозяин – я!
– Ну хорошо, отец, всё сделаю, как ты велишь.
Керим хотел было встать, но Амир-Ашраф, положив ему руку на плечо, заговорил снова:
– Как доберёшься до места и придёшь к этой женщине, то сразу передай ей вот эти деньги, – он протянул сыну кошелёк, – скажи, что они от меня, от деда. Потом разгляди как следует мальчика. Думаю, ты сразу увидишь, похож он на Селима или нет. Но на всякий случай попроси свидетельство о рождении. Если мальчик родился в феврале, значит, доказательство будет и документальное. Понял меня?
– Понял.
– После этого, от моего имени, предложи наш кров и хлеб.
– Ясно.
– И ещё: последняя просьба. Ни матери, ни Умму, ни соседям об этом – ни слова!
– Но ведь они всё равно узнают.
– Пусть узнают тогда, когда с помощью Аллаха возвратитесь домой втроем.
– Хорошо, отец.
Керим, озадаченный новостью и предстоящей поездкой, пошёл в свою комнату собирать вещи.
Взволнованный неожиданным письмом и разговором с отцом, Селим лежал на кровати в кунацкой и перебирал в памяти дни своей фронтовой жизни, полные тревог, лишений и тягостных утрат друзей-товарищей. За четыре года он, пехотинец, прошёл немалый путь от Кавказских гор до самого Берлина!
Но ничто из увиденного и пережитого, даже тяжёлое ранение в бедро, когда он чуть не умер от потери крови, не волновало его так, как это неожиданное известие о том, что у него есть сын.
Более трёх лет прошло с той поры, когда он, находясь в госпитале, близко познакомился с санитаркой Мариной. Эту худенькую, скромную, немногословную девушку, умевшую не только делом, но и задушевным, мягким словом утихомирить боль, любили все раненые. За ней ухаживали и рядовые, и офицеры. Но она свою ласку, свою нежность, свои первые чувства подарила ему, Селиму…
В последнюю, прощальную ночь, когда до победы над врагом остались считанные месяцы, они расстались молча. Она не просила его писать, помнить о ней, только прошептала: «Береги себя…» – и заплакала.
Селим вернулся в свою часть. Снова пошла окопная жизнь, атаки, взрывы, свист пуль… Думал ли он о Марине, когда опять окунулся в огонь сражений? Во время коротких привалов, глядя на девчат-медичек или связисток, он вспоминал её. Но только вспоминал – не больше. Испепеляющего душу чувства Марина не пробудила в нём.
«Неужели это всё-таки мой сын? – думал Селим. – Да, я был у неё первым мужчиной. Ну и что? Это ещё ни о чём не говорит. После меня мог быть и второй мужчина, и третий… Почему же она ребёнка приписывает мне? Приписывает… Нет, наверное, всё так и есть на самом деле. Но почему же она, когда родила сына, сразу не разыскала меня? Ведь у неё был мой адрес… Знай я, что стал отцом, может, иначе повёл бы себя в жизни. А теперь – что мне делать? Сойтись с нею ради сына Амира, оставив Фариду, которую люблю больше всего на свете? Нет, никогда! Марина меня ни в чём не обвиняет. Вот и хорошо. Конечно, она может подать на меня в суд, чтобы я платил алименты. Ну что ж, я буду ей помогать деньгами. И только.
Ну а если стрясётся беда – ничего не поделаешь, сына придется забрать. Фариде пока не следует говорить об этом. Подождём несколько дней. Марина же пишет, если она выздоровеет, то приезжать за Амиром не надо. Может, всё образуется само собой, и Фарида ничего об этом не узнает. А потом будет видно. Жизнь подскажет…»
