Зухра, не знавшая русского языка, не понимала, о чём говорит с дочерью Марина, но, видя в руке её чемодан, догадалась, что она покидает их дом.
Зухра растерялась, не знала, что ей делать, что сказать на прощание.
– Садись, поешь перед дорогой, – кивнула Умму на стол.
– Спасибо. Не хочу. Да и некогда. Надо торопиться, чтобы успеть на попутную машину. – Марина вздохнула. – Простите, если что не так… Я старалась, но… Передайте моё спасибо отцу за хлеб, соль, за заботу обо мне… Я напишу вам, как доберусь до дома.
И Зухре, и Умму стало вдруг жаль Марину. Но ещё больше им стало жаль маленького Амира, к которому они уже все привыкли, которого полюбили.
– Может, подождёшь папу? Попрощаешься с ним… – тихо произнесла Умму.
– Нет. Я боюсь прощаться с ним, боюсь, что не выдержу, заплачу и… Нет, так будет лучше. Он всё поймёт и не осудит меня. Я никогда не забуду его. Пусть в гости к нам приезжает. Ему понравится в нашей деревне. У нас люди хорошие, такие добрые, как ваш папа.
Марина поставила чемодан на табурет, протянула руки к сыну. Амирчик, бросив деревянную ложку на стол, подбежал к ней:
– Пойдём гулять? Да, мама? Гулять?..
Марина подхватила сына, прижала его к груди правой рукой, в левую взяла чемодан.
– Да, Амирчик, мы пойдём гулять. Покатаемся сначала на машине, потом на поезд сядем. Помаши бабушке и тёте ручкой. Скажи им «До свидания».
Амирчик обнял мать за шею и, повернув головку к Зухре и Умму, громко, на весь дом, крикнул:
– До свидания!
– Прощайте… мама, – прошептала Марина.
Слово «мама» она произнесла надрывно, с болью. С того дня, когда погибла её родная мать, она никого ещё так не называла.
Сердце Зухры дрогнуло. Протерев рукавом повлажневшие глаза, она подошла к Марине, поцеловала её в щёку, затем так же молча поцеловала внука и выбежала из кухни.
Умму проводила Марину до калитки.
– Пиши нам… Не забывай… – сказала она дрогнувшим голосом на прощание.
После утренней молитвы Амир-Ашраф направился к Али-Султану.
Старый партизан окапывал в саду яблони.
– О, брат мой! – воскликнул Али-Султан, увидев друга. – Рад встрече с тобой! С чем пожаловал? Почему такой печальный?
– Как же мне не печалиться, если жизнь переполнена неприятностями, – вздохнул Амир-Ашраф. – В доме стало как в аду. Вконец взбесилась моя старуха. Днём и ночью одно на уме: зачем приютил свинарку в доме. Говорит, что весь аул смеётся надо мною. Вот я и пришёл к тебе, Али-Султан, чтобы выяснить: откуда стало известно людям о том, что Марина работала свинаркой? Ведь об этом знали ты, я и Селим. Селим не мог никому сказать. Значит, распустил слух кто-то из нас двоих.
– Брат мой, неужели ты думаешь, что это дело моего языка?
– Я верю, что никому из посторонних ты об этом не говорил. Но ты мог поделиться нашей тайной со своей Набат.
Али-Султан задумался, припоминая, говорил ли он жене о том, что Марина работала в деревне свинаркой или нет.
– Быть может, и моя вина в том есть, – пожал плечами Амир-Ашраф. – Надо было ещё раз предупредить тебя о нашем уговоре: жене – ни слова. У женщин всегда язык работает лучше, чем голова. Ты ведь знаешь старую притчу о том, что разум человеческий каждое утро в момент пробуждения обращается с мольбой к языку, чтобы он поменьше двигался и больше держался за стиснутыми зубами: из-за чрезмерной подвижности языка страдать потом приходится голове. Разумный муж не должен доверять жене сокровенные тайны. Не зря говорят: муж должен выслушать жену и сделать всё наоборот. Стоит жене рассказать о чём-нибудь хотя бы одной своей приятельнице, как об этом тут же узнает весь аул.
