– Ох, Ирвин, открывай глаза.
Ирвин открыл – и увидел, как существо, лапами вверх, барахтается на середине пруда, как будто бы его туда швырнули. А над Ирвином, рядом, стоял Шандор и протягивал руку, перепачканную в водорослях.
Потом они долго друг друга уговаривали, что не виноваты. Марика била кулаком ствол дерева, у которого уснула, и повторяла:
– Нет, взяла свалилась. За такое знаешь что надо со мной сделать? Знаешь что?
Ирвин не хотел знать. Шандор ловил Марику за руки, качал головой:
– Да это я идиот, что тут говорить. Забыл, что у воды не останавливаются.
– Но мы же шли у реки?
– Так то была текущая. – Шандор взглянул, будто Ирвин был должен это знать, и тут же сам исправился: – А, извини. У живой воды можно останавливаться, у мёртвой – нет. – И снова посмотрел на Ирвина, качая головой, будто не верил, что всё обошлось.
Ирвин долго-предолго вытирал ступни о траву – и всё равно глина застыла рассыпчатой корочкой.
– А почему он говорил, что я король?
Марика с Шандором встретились взглядами, и Шандор вздохнул:
– Ну, очевидно, потому, что ты король и есть?
И то, как он это сказал, Ирвину не понравилось.
Яна, прошлое
Если б мы были нормальной семьёй, мы бы сидели у кровати все вместе: я, мама, Ирвин, Арчибальд и, ладно, Шандор на правах младшего бестолкового кузена – условного кузена, разумеется. Но на деле я пробиралась к отцу в комнату, пока Шандор планировал с моей матерью отцовские похороны. Или спал. Братец отбыл в эту свою обитель мира, и никто больше не дёргал меня за укороченные волосы в знак нежности. Мать говорила, что Шандор ему потом поможет, но пока Шандор не в силах был помочь даже самому себе.
Отец лежал, приоткрыв рот, и грудь вздымалась с сипом, и как же это было хорошо – точно знать, что он ещё дышит. Отец дышал, а я сидела рядом и иногда пристраивала голову ему на ноги. Не уверена, что он помнил, что я заходила. Иногда он не спал, и я говорила:
– Я тебя очень люблю.
– Посмотри, я постриглась, правда ужас?
– Влюблена в самого хорошего. Нет, не скажу в кого.
Почему-то отец ужасно хотел устроить всем нам личную жизнь. Пальцы у него в одночасье стали старческими, плохо гнущимися, будто бы грубо вылепленными, и этими пальцами – ледяными – он кое-как брал меня за руки и говорил:
– Только смотри, много ему не позволяй.
Я сжимала его пальцы своими и говорила – никогда. Ногти у меня теперь вечно были грязными, где мы с Марикой только не оказывались, но пальцы были тёплыми и гнулись. Я смотрела на отцовские и не верила, что ещё полтора года назад он мог натянуть тетиву арбалета.
Ступни у отца тоже были ледяные, и я бы растирала их день напролёт, но отец разорался, что я девочка и вообще не должна такого видеть. Тогда я и подумала: мужское платье, совсем отлично, если Марика в союзниках. Но Марика сказала: я останусь с Шандором. Я сидела, положив руки на отцовские колени, и старалась не думать слишком громко.
Ирвин, текущее настоящее
Пруд два дня как остался позади, но Ирвина всё ещё потряхивало. Он вцепился в руку Шандора и так и шёл и отпускал, только когда ложился спать – но Шандор лежал с ним на одном плаще, под боком. Караулили они с Марикой всегда по очереди. На стрекоз и травинки смотреть не хотелось. Шандор качал головой, ничего не говорил, когда Ирвин вырывался из утешительных объятий и тут же сам вцеплялся в руку мёртвой хваткой, но на исходе третьего дня сказал:
