Мальчик, который хотел быть вертолетом - страница 17

Если Джейсон пока не может подружиться с другим ребенком, то, может быть, его заинтересует менее личный аспект – внимание более широкой аудитории? Сочинительство не обязательно подразумевает взаимодействие, поэтому оно позволяет до определенной степени обходить личные аспекты стороной. История и сцена, на которой она разыгрывается, – это отличная лаборатория для детей всех типов: для общительных, но не очень умеющих сформулировать свою мысль; для тех, кто говорит лучше, чем разыгрывает; для тех, кто увяз в одной-единственной теме, и для тех, кто бесконечно перепрыгивает от одной темы к другой. Это поистине благодатная почва. Возможно, она станет плодоносной и для Джейсона.

А пока поведение Джейсона дает мне новый стимул для изучения этого феномена. Я хочу побольше узнать о том, как рассказывание и разыгрывание историй позволяет изобрести обычаи и ритуалы, связывающие воедино детей в группе, и какое влияние это взаимодействие оказывает на все, что происходит в школе.

На основе интуитивных и спонтанных реакций учителя и дети могут создать некие правила и традиции, регулирующие способ слушания и реагирования в этой группе. В процессе рассказывания и разыгрывания историй все идеи выслушиваются, обдумываются, сравниваются, интерпретируются и становятся основой для действия. Мосты, наведенные в игре, укрепляются и удлиняются, они снабжаются указательными столбами с четкими дорожными знаками, предлагающими рассказчику направление пути. Предмет рассказа вбирает в себя все богатство языка и мысли: это ученый наследник творческой мудрости игры.

И мы всегда будем прибегать к игре, потому что сочинительство и рассказывание не могут, в свою очередь, без нее обойтись. Мне нужно будет наблюдать за Джейсоном, когда он играет, даже еще пристальнее, чем в комнате, где мы рассказываем истории. Как сумеет проявить себя творческая мудрость его игры? Тот, кто рассказывает историю, хочет донести до нас какое-то уникальное послание; тот, кто историю разыгрывает, создает уникальные отношения с теми, с кем он в конце концов объединяется в игре.

Я мечтаю о том, чтобы Джейсон принял правила группы, приспособился к ним, но в то же время я сознаю, что эта уступка испортила бы историю. Если бы вертолет Джейсона прилетел и спас змеек, был бы у меня материал для наблюдений? Спасение змеек – это история Джозефа. А кого или что решил бы спасти мальчик с вертолетом? Вот какой вопрос необычайно занимает меня.

– Джейсон, Джейсон, давай, поставь свой вертолет сюда, – настаивает Саймон. – Это моя беличья взлетная полоса. Давай как будто ты меня не видишь, и я в своем беличьем дупле, а потом ты меня видишь, но не сразу.

Джейсон поворачивается спиной к взлетной полосе, но Саймон не сдается. – Приземляйся здесь! Тут безопасно!

Ответа по-прежнему нет.

– Ладно, – пожимает плечами Саймон. – Тогда пусть как будто он приземлился на моей полосе. Как будто это О’Хара.

Игры других детей Джейсону неинтересны, но за столом, где они рассказывают свои истории, он проводит больше времени.

– Хочешь рассказать свою историю? – спрашиваю я у него как-то утром.

– Я режу лопасть, – говорит он.

– Из этого могла бы выйти история. Я могу ее записать: «Я режу лопасть».

– У меня лопасть сломалась.

– Это я тоже могу записать. «У меня сломалась лопасть».

Он не отвечает, и я не записываю его слова. Я не могу делать вид, будто Джейсон диктует мне свою историю, как и не могу делать вид, будто он играет с Саймоном. Рассказывание историй – более осознанный процесс, чем игра. Саймон может расположить свое беличье дупло рядом с аэропортом Джейсона, и их фантазии будут накладываться одна на другую, для этого им необязательно прислушиваться друг к другу.