Гуго взял сигарету, раскурил и твердо сказал:
– Я обязан провести вскрытие, нравится это фрау Браун или нет. Трупы похожи на снег. Посмотришь – вроде все чисто и бело, но стоит копнуть поглубже, натыкаешься на такую грязь…
– Вы правы, снег даже самое темное превращает в светлое. – Меланхоличный взгляд Фогта скользнул по алее.
Заснеженный Аушвиц напоминал затерянную в горах деревню. В одних местах фонари совершенно разгоняли ночь, в других, наоборот, тени собирались в дегтярные лужи, но в целом вид был сказочным.
– А если Браун не подавился, то почему он умер? – полюбопытствовал Фогт.
– Это-то я и должен выяснить, – пожал плечами Гуго.
– Значит, вы склоняетесь к версии о насильственной смерти?
– Скажем так, есть у меня предчувствие…
Гуго глубоко затянулся, потом выдохнул дым через ноздри. Снежинки, гонимые ветром, жалили лицо. Перед глазами возникла ледяная кожа трупа. Гуго подумал о людях, пришедших проститься с доктором, о его вдове, медсестрах-немках и перепуганной еврейке. Бетания Ассулин, медленно вытирающая кровь с лодыжки, застряла у него в голове.
– Кстати, а что сталось с той заключенной? – Гуго махнул рукой, указывая на дверь за спиной.
Фогт бросил окурок и затоптал его носком начищенного сапога. Почему-то Гуго при этом почувствовал неприязнь. Наверное, хруст снега под подошвой напомнил о растоптанной головке младенца.
– Она всего лишь еврейка, – проронил Фогт. – Знаете, на вашем месте я бы не стал чересчур интересоваться евреями. Выставите себя в дурном свете. Вас ведь вызвали, чтобы расследовать смерть Брауна?
– Разумеется, герр Фогт.
Вместе с последней затяжкой Гуго проглотил и свою досаду. Он припомнил наставления Небе, стукнул кончиком трости по земле, желая избавиться от раздражения, сжал набалдашник в ладони. Оглядел заколоченные окна десятого блока и стену, отделявшую его от одиннадцатого. В соседствующих зданиях было что-то неприятное. Они словно два угрюмых лица с сердитыми глазами, злыми ртами и заскорузлой кирпичной кожей. Внутри происходило нечто, о чем Фогт не имел права и не желал рассказывать. То, в чем лучше было не копаться. Оставить грязь под покровом снега.
– Теперь я хотел бы повидаться с комендантом, – произнес Гуго со вздохом.
– Разумное решение, – усмехнулся Фогт, оттаивая, и сделал знак шоферу, все еще сидевшему в «лоханке».
Поездка выдалась короткой.
За запотевшим стеклом промелькнули ровные ряды бараков под скатными крышами. Старые деревья тянули к небу голые заснеженные ветви. «Кюбельваген» остановился. Они вошли в какое-то здание, и Фогт проводил Гуго до кабинета. Тот постучал, прокручивая в голове все, что разузнал о коменданте в Берлине.
Артур Либехеншель занимал эту должность всего полтора месяца, сменив на посту Рудольфа Хёсса, переведенного в Главное административно-хозяйственное управление СС. В Берлине ходили всякие слухи о его переводе, в частности весьма непристойные, о связи с некой интернированной австриячкой, – пятно, которое необходимо было поскорее смыть.
Либехеншель, который занял освободившееся место, работал в концлагерях с момента вступления в отряд «Мертвая голова». Его характеризовали как мягкого, но весьма целеустремленного человека, что и позволило бывшему шарфюреру дослужиться до должности коменданта Аушвица.
Гуго открыл дверь. Артур Либехеншель сидел за столом красного дерева. Теплый свет настольной лампы обрисовывал удлиненное лицо, глаза навыкате, худощавую фигуру. Зачесанные назад волосы делали его похожим скорее на дельца, нежели на руководителя концентрационного лагеря.
