Помимо Марицы, наиболее благосклонно новости восприняла его мама Камила. Какое-то время она путалась по старой памяти, но на удивление быстро привыкла. Мама даже взяла на себя ответственность аккуратно поправлять людей, чтобы этого не приходилось делать Ядриэлю. Она взяла на себя часть тяжелой ноши, которая складывалась из небольших моментов.
Когда ему было особенно грустно из-за постоянной борьбы за себя – будь то в школе или в сообществе брух, – мама усаживалась с ним на диван. Она притягивала его к себе, и он клал ей голову на плечо. От нее всегда пахло гвоздикой и корицей, словно она только что испекла торт «Бехарана»[27]. Нежно проводя пальцами по его волосам, она шептала: «Mijo, my Yadriel»[28], – и медленно увещевала боль, пока та не притуплялась, хоть никогда и не исчезала полностью.
Но мама умерла уже почти год назад.
Ядриэль всхлипнул и провел кулаком по носу; слезы подступили к горлу.
Это первый День мертвых с тех пор, как она умерла. Но наступит полночь первого ноября, и зазвенят церковные колокола, призывая духи почивших брух на кладбище. Ядриэль сможет провести с ней два дня.
Он покажет ей, что он настоящий брухо – сын, которым она может гордиться. Он исполнит обряды, которые исполнили его отец и отец его отца, будучи детьми Госпожи. Ядриэль проявит себя перед всеми.
– Давай же, брухо, – мягко направила его вперед Марица. – Нужно смыться отсюда, пока нас кто-нибудь не нашел.
Ядриэль обернулся и усмехнулся.
Брухо.
Только он собирался наклониться, чтобы поднять чашу с пола, как на затылке дыбом встали волосы. Ядриэль застыл и посмотрел на Марицу, также застрявшую на полушаге.
Что-то было не так.
– Тоже чувствуешь? – спросил он. Он говорил шепотом, но голос все равно гулко отдавался в пустой церкви.
Марица кивнула:
– Что это?
Ядриэль слегка встряхнул головой. Он словно чувствовал рядом духа, но все было иначе. Это чувство было сильнее чего-либо, что Ядриэль испытывал раньше. В животе роился необъяснимый ужас.
По спине пробежало покалывание; Марица вздрогнула одновременно с ним.
Секунду ничего не происходило.
А затем сердце Ядриэля разорвалось от жгучей боли.
Он вскрикнул. Сила удара повалила его на колени.
Марица рухнула. В горле у нее застрял крик.
Боль была невыносимой. Дыхание резко вернулось к Ядриэлю, и он схватился за грудь. Глаза слезились, размывая лик Госпожи, нависшей над ним.
И как раз в тот момент, когда он думал, что больше не выдержит, что боль однозначно убьет его, она прекратилась.
Мышцы вдруг расслабились, а руки и ноги обмякли, совершенно изнеможенные. Кожа покрылась потом. Пока он глотал ртом воздух, тело шло мелкой дрожью. Ядриэль прижал руку к груди – к месту прямо над сердцем, где медленно притуплялась пульсирующая боль. Марица поднялась на колени, прижимая руку к тому же месту. Ее кожа была мертвенно-бледной и блестела от пота.
Они уставились друг на друга, пытаясь выровнять дыхание. Они ничего не говорили. Все было понятно без слов. Они чувствовали это нутром.
Умер один из своих. Мигеля не стало.
