Тито исчез. Ядриэль слышал взволнованные голоса, раздавшиеся по ту сторону кладбища. Они пронеслись мимо парочки растерянных духов.
– Что происходит? – спросил у них Фелипе, взволнованно впиваясь в гриф своей виуэлы.
– Понятия не имею! – только и смог ответить ему Ядриэль.
Поскольку брухи тесно связаны с жизнью и смертью, с духами и живыми, когда умирал один, это чувствовали все.
Впервые это произошло с Ядриэлем, когда ему было пять лет. Он проснулся посреди ночи, словно после кошмара, с одной лишь мыслью о своем абуэлито[29]. Встав с кровати и на цыпочках прокравшись в спальню бабушки с дедушкой, он обнаружил абуэлито, лежащего без движения. Абуэлита сидела рядом, крепко сжав его за руку, и нашептывала ему на ухо молитвы, а по морщинистым щекам ее текли слезы.
Отец стоял по другую сторону кровати, прижав к себе Диего. Лицо Энрике было задумчивым и серьезным, а в темных глазах таилась глубокая печаль. Мама Ядриэля привлекла его к себе и мягко поглаживала по спине, пока они все не попрощались с дедом.
Абуэлито умер во сне – легко и безболезненно. Тогда Ядриэля разбудило лишь внезапное ощущение утраты, словно на живот покапало ледяной водой.
Но это – это другое. Что бы ни произошло с Мигелем, его смерть точно не была безболезненной.
Здесь явно какая-то ошибка. Хоть Ядриэль и знал, что́ именно означает эта вспышка боли, не может такого быть, чтобы Мигель просто умер.
Мигель был двоюродным братом Ядриэля, ему было всего лишь двадцать восемь лет. Ядриэль видел его ранее тем же вечером, когда забегал домой, чтобы стащить Литину выпечку перед началом дежурства Мигеля на кладбище.
Неужели произошел несчастный случай? Может, Мигель вышел с кладбища и его задавила машина? Не могли же его убить прямо на кладбище?
Им нужно было вернуться домой, чтобы узнать, что́ могло настолько болезненно оборвать жизнь Мигеля.
У Марицы ноги были длиннее, чем у Ядриэля, а его стягиватель плотно сжимал ребра, так что ему сложно было поспевать за ней. Портахе, спрятанный в рюкзаке, казался особенно тяжелым.
Как только они забежали за угол, то погрузились прямиком в хаос: громкие голоса, суетящиеся люди, тени, бегающие по занавескам.
Марица с лязгом распахнула калитку проволочной ограды и взбежала по крыльцу; Ядриэль не отставал. Его едва не сбил с ног брухо, пронесшийся мимо, но он сумел протиснуться внутрь.
Накануне Дня мертвых и без того в небольшом доме становилось, мягко говоря, совсем тесно. Все было заставлено вещами для предстоящего празднования. На изношенном кожаном диване были сложены шаткие груды коробок с молельными свечами, бабочками-монархами, сделанными из шелка, и сотнями разноцветных, аккуратно вырезанных папель пикадо[30]. На обеденном столе, отодвинутом к стене, в ожидании росписи лежали белые сахарные черепа.
Марица и Ядриэль должны были застать сцену приготовления к самому важному празднику в году, но вместо этого окунулись в панику. Марица вцепилась в худи Ядриэля, стараясь держаться вместе.
Мама Мигеля, Клаудиа, сидела за обеденным столом. Рядом с ней была бабушка Ядриэля, окруженная другими брухами. Они поглаживали Клаудию по рукам и что-то нежно говорили ей по-испански, но та была безутешна.
Горе прокатывалось по ней волнами – Ядриэль чувствовал их своим нутром. Он вздрогнул от ее вопля – истошного, первобытного, траурного. Ему слишком хорошо были знакомы эти крики. Он и сам когда-то пережил подобное.
