Иван Сидорович мечтательно закатил глаза, вспоминая какое блаженство он испытал.
– Иван, ты чего? Говори, что дальше то было. Не уж-то там все и случилось?
– Что случилось? Ты, о чём это? – Возмутился Иван Сидорович, – она женщина порядочная. Зачем сразу—то? Потом… Ну ладно. Слушай дальше. Кое-как мы с ней разошлись по сторонам, лежим рядышком. Чую еще немного может случиться то – о чём я мечтаю. Но сдержался, хотя чувствовал, что и она на это готова… в детстве любила меня. Видел я это. Только не нравилась она мне. А тут… Вскочил, значит, я. Ей помог встать. Отряхнул от травинок.
– Спасибо, Вань, – улыбается она мне, – а то так и пришлось бы мне тут торчать долго…
Я тогда не принял во внимание её слова. Но сейчас все знаю. Ну, стоим на тропинке, друг от друга глаз отвести не можем. Меж нами словно стрела была пущена, и обоих задела. А тут Кузьмич с пасеки возвращался. Вот мы с ним, на его телеге, и добрались до «Стукалушкина». Как же мне было жаль расставаться. А тут Клавочка мне медком моё огорчение присластила:
– Вань, приходи вечером на чаек. Посидим. Вспомним детство. Расскажешь, про жизнь свою.
– Клавочка, жди, – обрадовался, – буду вечерочком.
Тут и расстались в радости и согласии. Не буду тебе рассказывать, как прошёл день на сенокосе, да в улыбке при воспоминании о произошедшем, и в волнении от предстоявшего свидания.
Наконец возвернулись с поля. В баньке помылся. Принарядился и к Клавочке пошёл. Боже мой. Как стал к её дому подходить, сердце так сильно забилось, что мне пришлось глубоко дышать, да руку к груди приложить. Не решился сразу зайти, в окошко заглянул. Сидела моя Клавочка за столом, прекрасная моя, царица. Стол сладостями уставлен, самовар сверкал зеркальностью, в которой я и объявился. Клавочку увидела, да обернулась ко мне.
– Не стесняйся, – говорит, – заходи!
Вот и случилась у нас с ней встреча, после которой я не мог уже оторваться от любушки моей. Сколько ласки да любви я тогда познал. За всю жизнь такого не было… Клавочка меня всю жизнь любила. Ждала.
– Ванечка, – сказала она мне тогда, – долго ты шёл ко мне. Не отдам тебя никому. Мой.
Да так обняла, что я почувствовал тогда такое, аж дух захватило.
И я уже не мог стерпеть радость и счастье, что тут же пообещал вернуться к ней.
Расставание было тяжелое. Плакала Клавочка. Да и у меня слеза скатилась, когда сидя в автобусе, видел, как она слезы платочком промакивала. Вот такая история, Константиныч! Скоро я от вас уеду. А, забыл сказать. Призналась она, как оказалась на моём пути. Я ведь письмо брату за неделю прислал, что билет уже купил и буду в такой-то день и в такой-то час к ним. Клавочка, все просчитала. Какая женщина!
– Счастливый ты, Иван Сидорович…
– Да повезло мне…
Не дай Бог кто на дороге приставать начнёт
– Врешь, не уйдёшь! – хихикала баба Мотя, давя на педаль газа, и обгоняя попутные машины. – Нет, дорогой мой, не уйдёшь! – вывернула руль и, выкатившись навстречку, – не зря же меня учил ездить… дальше сама без тебя научилась. Все с завистью смотрят на меня. Во водилы, какие на дороге ездют… ёшкина редька… в бок тебе вилы, что-делаешь-то, негодяй?! – объезжая встречную машину, баба Мотя покрутила у виска, – что? Недоросток, не видел женщину лучше тебя могущую вести машину. Чего глаза вытаращил? Не нравится машинка моя? Да езжай ужо, а то покажу, как может наша сесеэровская машинка бегать. О! Что это? Неужели вежливость на дороге случилась. Отстал, – баба Мотя обернулась на «отставшую» иномарку. – А-а понятно – не тянет! – хихикнула она, вдавив педаль газа в пол, её машинка мчалась по встречке. – Вот вам! Молодца! – хитро улыбалась она, видя, как машины разъезжались в разные стороны. – Вежливые какие. А где-внучок-то? Голодный ведь останется… а дорога долгая. Щи остынут, котлетки с картошечкой. – Баба Мотя нагнулась, пальчиком приоткрыла одеяльце, прикрывающее кастрюльки, – тепленькие уже стали. – Вдруг вздрогнула от раздавшегося неожиданно сигнала, выпрямилась, – ты чего, гад, делаешь?! – крикнула она проезжавшей мимо синей ладе и, показывая кулак водителю, – ты, что по встречке гонишь, паразит?! Глаза вылупил, таращишься, как баран на новые ворота! Не видишь: я еду. Тороплюсь. Ой, ты, Боже мой, красный горит! – резко затормозила, почти воткнув машинку в джип, из которого тут же выскочил верзила и завопил на всю улицу:
