Этим вечером мы не смогли добраться до телескопа. Тетя Катя, подоив корову, удивилась желтому цвету молока и пристала к Жанке:
– Она что у вас акацию жевала?.. Так вы за ней смотрели? Капцонес!.. Сколько раз говорила этим мишигастам, – она показала на нас с Сюней, – не водите корову на кладбище!
– А куда же было ее водить? – не выдержал я. – На завод что ли?
– Ты еще будешь мне хамить!
– Но, правда, Катя! – вмешалась мама. – Нигде, кроме кладбища, травы нет…
– Поискали, нашлась бы!.. Что мне теперь с этим молоком делать?
– Масло сбить! – быстро подсказал я.
– Ага!.. Чтоб потом полбазара за мной бегала!.. Нате, травитесь сами!
Она поставила бидон на стол и ушла к себе… Баба Злата, кряхтя, сползла с кровати, где она уже устроилась на ночь, и заглянула в бидон.
– Шо це воно?.. Справди, жовтий… – Она окунула в молоко палец, облизнула его. – А шо? А гуте милх! – Бабушка зачерпнула кружку и с удовольствием выпила.
– Амехаим! – засияла бабушка своими двумя зубами.
– А мы что – рыжие! – Жанна и Вера тоже похватали кружки. И тетя Фрима налила себе.
А мама протянула по стакану мне и Сюне. Даже тетка Рейзл, как всегда что-то ворча, приложилась к молоку.
…Я спал, и мне снилась бомбежка… Мы лежали в поле, в каких-то воронках. В небе гудели самолеты, что-то сверкало, что-то ухало совсем рядом. А Мишка надрывался ревом. И люди вокруг кричали, что немцы там, наверху, слышат этот крик, у них такие аппараты есть! И что его белое одеяльце с неба видно. И прямо стаскивали с брата это несчастное одеяло… Потом засвистел паровоз, и людикинулись к вагонам, и мама тащила меня и Мишку. А про одеяло забыла…
– А одеялко-то было чисто пуховое! Так жалко, так жалко!..
Оказывается, мне снилось то, что мама рассказывала. Только голос у нее почему-то был веселый. И таким же веселым голосом заговорила вдруг тетка Рейзл:
– Хе, смешно!.. Подумаешь, одеяло бросила!.. А сколько их валялось по сторонам, когда все Кунцево по Можайке драпало!.. Подушки… чемоданы… коляски… Как услышали, что немец уже в Химках!.. Хе-хе! Все бебехи побросали!.. Абы токо до теплушек дорваться!..
…Я снова спал и видел, как люди несутся по платформе, отталкивая друг друга, теряя детей, впихивая узлы в товарные вагоны, я сам когда-то был задавлен такой толпой в тоннеле, когда бомба попала в станцию «Киевская»… Да… Все бегут… И только одна тетка Рейзл выступает, не торопясь, брезгливо лавируя между потерявшими голову людьми. Одной рукой она держит раскрытый зонтик, другой бережно несет портфель. Большой кожаный портфель с двумя замками… Я давно на него зырился…
– Зейст! Лехелте!.. Смеетесь! – сказала тетя Фрима. – А как мы семь суток с покойником ехали!.. Хо-хо-хо!.. Сначала-то он почти живой был, дочь его на верхнюю нару запихнула, да привязала, а то он все метался… «Гу-гу-гу!» говорил. А на четвертую ночь захрипел… Это уже за Уралом было… А с утра затих… Вся его мешпуха, зараза, неделю молчала… хотела до Челябинска довести… они там собирались сходить… А потом такой вонь пошел… ой, не могу!.. Все спрашивают, может ктой обосрался… пусть скажет… А чего он уже може казать? Он уже усе казал… Прохфессор, говорят, был… А осталось одно «гу-гу»… Умора…
Но никто уже не смеялся.
– Попили молочка! – сказала мама. А я вспомнил:
– Да это же цыган нашу Маньку чем-то поил! Так она у него потом плясала!
– Фишка! – закричала из своего угла Жанна. – Не гавкай!
