– Ты что, вообще не скинхед? – спросил лейтенант.
– Что? – не понял я.
Остальные задержанные были все бритоголовыми.
В общем, у меня проверили паспорт и отпустили по-добру-поздорову.
Лейтенант вышел вслед за мной на улицу, достал сигарету, стал охлопывать себя по карманам, ища зажигалку.
– А что они натворили-то, товарищ лейтенант? спросил я.
– Ничего, – сказал лейтенант. – Вас отпустили, так идите.
Он перешел на «вы», как с уже не задержанным.
Я достал зажигалку, щелкнул, поднес к лейтенантской сигарете. Лейтенант затянулся и вдруг сообщил:
– Замочили, суки, кавказца с ребенком.
– Как? Где? – потрясенно спросил я.
– На горке. На лыжах там… – Он устало махнул рукой. – А вы ступайте, ступайте, в свидетели вы все равно не годитесь: вы же не видели…
Вот что я вспомнил.
– Так этот что – один из убийц? – спросил Валерий.
– Похоже, он, – не совсем уверенно отозвался я.
– И на свободе…
– Их судили потом, – сказал я. – В газетах было и по телевизору. Кавказец-то был не лотошник никакой, не палаточник – преподаватель математики, между прочим. В вузе каком-то. И мальчик, его сынишка, его тоже забили насмерть сапогами. – Я подумал, как бы лучше сформулировать и добавил: – Одним словом, вся демократическая пресса возмущалась, и в том числе радиостанция «Эхо Москвы» (я ее слушаю), когда их всех освободили: кого за отсутствием состава, кого по малолетству, кому – условно. Я, между прочим, тоже переживал, поскольку меня это дело случайно коснулось.
– Как – условно? – не поверил Валерий.
– А так. Вроде они оборонялись и только превысили меру, что-то такое… А лейтенанта этого, что меня арестовывал и отпускал, я встретил потом на рынке. Представляешь, подъезжает «Газель», привозит мороженую рыбу, из кабины выскакивает водитель с накладными в руках. Смотрю: лейтенант. Отдал в палатку бумажки и давай коробки с рыбой разгружать. Я потом подошел, говорю: «Товарищ лейтенант, вы чего здесь?» Он посмотрел зло так. Узнал. Память-то милицейская. И как зарядит трех-четырехэтажным, мне и не повторить. У нас боцман был на тральщике, когда я срочную служил, вот так же умел. Я думаю, может, этот лейтенант когда-то на флоте служил…
– А дальше? – спросил Валерий.
– А дальше что: выругался, махнул рукой, залез в машину и уехал.
Наступило молчание. Валерий отвернулся к стенке и замер, свернувшись клубочком.
Я знал, что он не спит в таком положении, думает. Но на всякий случай негромко спросил:
– Спишь?
– Нет, – ответил Валерий, – не спится, прямо крутит всего.
Я решил: раз его мозг все равно не отдыхает, пусть поработает, как говорится, в мирных целях. Взял со стола тетрадь и говорю:
– Все равно сна нет, может быть, поработаем?
– Давай, – вяло согласился Валерий и лег на спину.
– Банкрот.
Валерий помолчал, поерзал на кровати и сказал:
– Неприятность. В скобках – «Поле чудес».
По-моему – не здорово. Но я сказал:
– Допустим.
Потом:
– Шарманка.
Валерий:
– Портативный орган с ручкой.
Но я почувствовал, что он оживился.
– Раскладушка.
– Ложе для гостя.
Ура.
– Кашалот.
Валерий усмехнулся:
– Измеритель глубины каши.
– Как это?
– Шутка. Просто: Кит. Или лучше: «Обжора». В скобках – «Разговорное».
Мы развеселились. Наша работа была похожа на игру.
Чем и нравилась мне. Да и Валерию тоже.
– «Безобразие», – не без ехидства сообщил я. Пусть поломает голову.
– Что случилось? – вскинулся Валерий.
– Ничего не случилось. Слово такое – «безобразие».
