Родерик хмыкнул.
– Когда я разбился, мне хотели назначить что-то подобное. Все некогда, по дому дел полно.
– Жаль.
– Наверное, вы знаете, что Родерик служил в авиации? – спросила миссис Айрес.
– Да. Как я понимаю, бывали в переделках?
– Из-за этого так решили? – Родерик выставил изуродованное лицо. – Нет, в основном я летал на разведку, так что особо похвастать нечем. Как-то раз неудачно сгоняли к южному побережью – нас сбили. Второму пилоту, бедняге, не повезло еще больше, ему и штурману. Я отделался вот этой красотой и размозженной коленкой.
– Сочувствую.
– Думаю, в своем госпитале вы видали кое-что похуже… Черт, какой я невежа! Желаете сигарету? Я смолю так часто, что уже сам этого не замечаю.
Взглянув на его кошмарную самокрутку (студентами мы называли ее «гробовой гвоздь»), я отказался. В моем кармане лежали приличные сигареты, но я не хотел оконфузить Родерика и просто покачал головой. К тому же мне показалось, что предложение закурить было лишь поводом для смены темы.
Видимо, миссис Айрес подумала о том же; она бросила на сына обеспокоенный взгляд и, улыбнувшись, обратилась ко мне:
– Война кажется такой далекой, правда? А всего-то два года прошло. Знаете, одно время у нас квартировали военные. После них в парке остались всякие странные штуки – колючая проволока, железяки, – и все заржавело, словно лежит уже целый век. Бог его знает, сколько еще проживем без войны. Я перестала слушать новости, слишком тревожно. Похоже, миром правят ученые и генералы, которые играют бомбами, точно мальчишки.
Родерик чиркнул спичкой.
– Здесь мы в безопасности, – сказал он, зажав во рту сигарету, вспыхнувшую слишком близко к его обожженным губам. – У нас тут первобытный покой.
По мраморному полу коридора защелкали, точно костяшки счет, когти Плута, которым вторили шлепки сандалий Каролины. Пес носом открыл дверь, что, видимо, ему было привычно – косяк засалился от собачьей шерсти, а нижняя филенка прелестной старинной двери несла на себе следы когтей лабрадора или его предшественников.
Каролина вошла с подносом, на вид тяжелым. Родерик ухватился за подлокотник дивана, пытаясь встать и помочь ей, но я его опередил:
– Позвольте мне.
Взгляд Каролины выразил благодарность – не столько за себя, сколько за брата, – но она сказала:
– Ничего. Я же говорила, мне привычно.
– Ну, я хоть стол расчищу.
– Нет, я сама! Когда придет время зарабатывать на жизнь официанткой, я должна знать, как это делается… Плут, не суйся под ноги!
Она пристроила поднос на заваленный книгами и бумагами стол, разлила и подала нам чай в чашках старинного тонкостенного фарфора. Я заметил, что те, у которых ручки были подклеены, достались ее родным. Затем мы получили тарелки с фруктовым кексом, нарезанным тончайшими ломтиками, что говорило о попытке выжать все возможное из его весьма скудного запаса.
– Вместо лепешек, джема и сливок или даже хорошего бисквита, – получив свою порцию, сказала миссис Айрес. – Я о вас сокрушаюсь, доктор Фарадей, мы-то никогда не были сладкоежками. И конечно… – глаза ее вновь озорно блеснули, – на столе молочных фермеров не стоит ждать масла. Весь ужас карточной системы в том, что она убила гостеприимство. Вот что жалко.
Она разломила кекс на кусочки, которые изящно обмакивала в чай без молока. Свой ломтик Каролина сложила пополам и съела в два приема. Отставив тарелку в сторону, Родерик докурил сигарету, потом лениво выковырнул из кекса изюм и цедру, а все остальное отдал собаке.
