Ах, господа, если бы вы могли понять, насколько чистосердечными были слезы мои и благодарности, обращенные к телу уже бездыханному, но все же милому моему сердцу. Для меня безразличны были и рев сбежавшейся толпы, и град неистовых проклятий, которым осыпали беспомощное существо мое.
«Ведь я же всегда говорил вам о тщете суеты мирской, – продолжал я, переводя взоры с бездыханного трупа на пробивающегося через толпу милиционера, – тогда вы были еще великолепнее, а потомок Багратиона покушался на невинность мою! Снова судьбы мои в ваших руках, благодетель мой, – и все равно через мгновение я уйду от правосудия вашего –
Я просыпаюсь».
7.00 веч.
17 марта
Ссскоты!
Они думают, что тоска по их физиономиям заставляет меня посещать Стромынку!
18 марта
«Такой чудак – этот Ерофеев. Вечно что-то читает,
читает… Пьет охуительно».
Николай А.
«Молчит-молчит, целыми сутками молчит, а потом сразу что-то нападет на него, – так и не узнаешь: хохочет, как жеребец, матом ругается, девок щупает. И вечно это свою „Не искушай“ поет».
Аграфена З.
«А денег ему не давай – это ведь такой пропойца!»
Мария С.
«Знаешь что – я сам чудак, много чудаков видел, но такого чудака первый раз встречаю».
Анатолий П.
«А что Венька скажет?! Да ничего он не скажет. Опять будет под окном Абрамова петь:
Избавь твою Саг’у от пытки напг’асной!
Взгляни еще г’аз на меня, Мой ангел пг’екг’асный!»
Александр С.
«Ну, уж если Ерофеев скажет что-нибудь такое – так вся абрамовская бригада за пупки хватается».
Геннадий С.
«Грамотный человек… О политике так умно рассуждает – его никак и не переспоришь. Не знаю, за что его выгнали из института… За пьянство, наверное».
Геннадий С.
«Да-а-а, что пьет, так это пье-о-от».
Иван А.
«Черт его знает, что у него на уме. Темный человек… непонятный. Уж из человеческой шкуры хочет вылезти… все у него поперек, все не так…»
Анна С.
«Венька, признайся, что ты иностранный агент. Я же вижу».
Анна Б.
«А тюрьмы ему не миновать».
ладимир А.
19 марта
Вспомнилось неожиданно все прошлогоднее. Показалось странным, что то, что еще недавно казалось только что пережитым, теперь – в полнейшем тумане.
Предался тоскливому пьянству.
Напившись, бормотал невнятное.
20 марта
– Послушай, ну вот что тебе нужно, – ну тебе сейчас девятнадцатый год, предположим. Будет тебе девятнадцать – будешь увиваться за девками. В 26 лет женишься, отработаешь век свой на пользу государства, воспитаешь детей… Ну, и умрешь тихонечко без копейки в кармане.
– И неужели ты считаешь это образцовой жизнью?
– Ннуу… образцовой – не образцовой, по крайней мере, все так живут. И ты проживешь точно так же.
– Извиняюсь, сударыня, если бы я знал, что у меня в перспективах – обычная человеческая жизнь, я бы давно отравился или повесился.
– Давно надо бы.
– Да, конечно. Однако же я все-таки живу. Ну, а вот ты, Анечка, тебе девятнадцать лет – мне все-таки интересно знать, что у тебя сейчас в голове.
– Как это так? Ннну… вот сейчас, например, думаю, скоро ли пять часов, хочу вот себе платье купить, на танцы сегодня пойти.
– И все?
– Нет, почему… а вообще-то, для какого черта это тебе надо знать? Что это ты экзаменуешь меня, как английский шпион?
– О боже мой! Если бы я был английским шпионом, милая, меня бы совсем не интересовал образ мыслей рядовой пролетарской девки.
– Так а для чего же тебе это все надо?
– Ттак просто… противно мне что-то смотреть на вас, господа пролетарии… Пошло вы все живете…
