— Что? У меня всегда был хороший аппетит. Это ничего не значит.
Наверняка подумал, что я ем за двоих. Но на самом деле он не прав. Когда носила Матвея, я была гораздо худее, кожа да кости. Меня постоянно мучил токсикоз, и на еду я вообще смотреть не могла.
Так что обильный обед, съеденный мной, вовсе не признак удачного ЭКО.
— По тебе не скажешь. Вон какая худая.
— Гуляю много.
Уголок его губ чуть дергается, но улыбка так и не появляется.
— Почему ты сына с собой не взяла? — огорошивает меня прямым вопросом, и я теряюсь, не находя, что ответить, пусть и думала об этом всю ночь, выискивая оправдание своей лжи.
— Не знаю. Не хотела вырывать его из привычной среды. Ну что трехлетнему малышу делать тут со мной в Москве? А там у него детсад, друзья в группе, любимый воспитатель, бабуля опять же. Я решила, что так будет спокойнее, — сочиняю на ходу. Вроде неплохо выходит.
— Странная ты. Я всегда считал, что главное для ребенка — мать.
Разумеется. Но есть еще отец, на которого он безумно похож.
— А давайте поговорим о чём-нибудь другом. Я решила, что Матвею так будет лучше. Всё. Это не обсуждается.
Прищуривается, но не спорит.
— О чем поговорим?
— Ну, например, об Ире. Вам не кажется, что Андрей прав? Эта ее маниакальное желание иметь ребенка совершенно не нормально. Она довела себя до того состояния, в котором я встретила ее, когда только приехала, и вряд ли ее здоровье полностью восстановилось. Неужели вы не видите?
— С ней все в порядке. Ты же знаешь, она проходила обследование. Общалась в клинике с психологом. Никаких диагнозов не выявлено. Просто человек хочет ребенка. Тебе не понять ее — у тебя есть твой сын.
Твой сын...
Какой же бред он несет! Это совершенно не имеет ничего общего с моими чувствами.
— Не правда! Я могу поставить себя на ее место, но так нельзя. Неужели вы сами не видите?
— Будет ребенок — все нормализуется.
Вот ведь упертый баран.
— Почему бы не попробовать?
Ой, кажется, я кого-то довела. Сидит неподвижно, смотрит в одну точку. Бледный.
— Потому что когда-то давно отец сдал мою мать в психушку, признав ее недееспособной, чтобы забрать меня и бизнес. А потом ее не стало. Она умерла прямо в той частной клинике — покончила с собой. Хочешь, чтоб я так же с женой поступил?— Черт! Неожиданно. Теперь по крайней мере понятно, почему упорно отказывается обращаться к психиатру. — Но я никогда не верил, что она сама это сделала. До сих пор уверен, что ее довели. Поэтому для меня не существует такого направления медицины, как психиатрия. Ира получит ребёнка, чего бы мне оно не стоило. И всё наладится. Я знаю.
Замолкаю. Что тут скажешь? Сложно все. Им бы обоим не помешал специалист, не только Ире.
Повисает гнетущая тишина. Беркутов, похоже, уже жалеет, что проболтался. Мы опять невероятно далеки друг от друга. Во всем. Слишком непохожие, со слишком разным жизненным опытом и взглядами, а возможно, и со слишком разными принципами. Он как трактор прёт по жизни, сминая всех перед собой. Вот и меня прихватил. Надеюсь, смогу остаться в живых после столкновения с этой махиной.
Вскоре ему на телефон приходит оповещение, резко достает бумажник, рассчитываясь.
— Поехали. Результат готов. — Не знаю, отчего мне вдруг становится его жалко. Дура я, что ли? Но смотрю на бледное красивое лицо и ощущаю, как сердце сжимается. Тяжело ему все это дается. Да только никто не знает, насколько. Он не позволяет никому заглянуть туда, за эту бесчувственную маску. — Чего застыла?
