Мама, не читай! - страница 33
Читая книгу или газету, он часто пальцем поправлял на носу свои всегда немодные, чуть сползающие очки, и всякий раз в этот момент мое сердце кусала жалость.
Да, у меня никогда не было сильного папы, папы-мужчины, папы, которым я могла бы гордиться, как девочка: вот, мол, какой у меня папа. В детстве мне несколько раз снился сон, что папа умер. Ох, как я рыдала во сне, просыпалась с мокрой физиономией. Вот про маму мне снилось другое… В снах мама была всегда немножко… страшной. Однажды она мне приснилась даже в образе ведьмы. Боже, утром я умирала от стыда за собственный сон, я никому о нём не рассказывала. Но на следующий день после той ночи я всё время как бы виновато заглаживала свою вину перед мамой. Как я могла, как посмела видеть такие сны!
А папа… Милый, слабый, добрый папа. Жаль, очень жаль, что он меня разлюбил. Жаль, что я стала его так раздражать. Ну, ничего, у меня к нему годам к шестнадцати тоже накопилась кучка претензий. Ох, накопилась…
Нет не буду об этом подробно… Это уж слишком, наверно… Но коротко – буду.
Духовность внутри. А снаружи?
Не понимаю, почему это было возможно, допустимо вести себя так, как будто мы, наша семья, только что из чёрной деревни приехали? Я имею в виду так называемую бытовую культуру… Почему родители носили эти драные байковые халаты и вечно порванные от рукавов книзу рубашки? Почему дома надо ходить перед взрослеющей дочерью в сатиновых трусах или жутких штанах с отвисшими коленками и задом? Я понимаю: «совок», дефицит всего на свете, а мы, интеллектуалы, не желали пользоваться спекулянтами и вообще заморачиваться поисками приличных шмоток, ибо это низко. Но почему, считая своим богом Чехова, который говорил о том, что «в человеке всё должно быть прекрасно», можно было так распускаться среди близких, на глазах взрослеющих детей, доводя порой меня до тошноты от вида самых родных мне людей… Почему?
– Пап, пожалуйста, не чеши пятку, – комок отвращения застревал у меня в горле, когда я слышала этот громкий и, надо сказать, занудливо долгий наждачный звук ногтей о голую, жёлтую, мозолистую пятку. Стоптанные, абсолютно драные тапочки чуть подванивают рядышком. Это мы все перед телевизором сидим.
– А в чём дело? – раздражался папа.
В чём дело? Ну, не могу же я сказать, что меня сейчас вырвет!
– Дочь, очень уж ты брезглива, – укоризненно качала головой мама.
Наверное, да. Есть у меня такой дефект. Причём, до сих пор.
Интересно, что в своих книжках мама живописала сию неприятную сторону жизни, бытовую нечистоплотность и «совковость» вот каким образом: она романтизировала все эти неэстетичные вещи, эти стоптанные вонючие тапки и рваные халаты, вложив высоченную якобы духовность в их обладателей и носителей. Существа женского пола в байковом дранье и с небритыми подмышками – душевно самые тонкие, умные и, разумеется, желанные для настоящих мужчин. И мужчины в стоптанных тапках и в растянутых «трениках» – самые верные и добрые на свете мужья. А «излишняя» чистоплотность, аккуратность и ухоженность отчего-то часто свойственны её отрицательным героям – бездуховным мещанам, аморальным людишкам. М-да… «Плюнуть таки хочется». Мам, а как же твой любимый классик с его «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»? А?
Откуда я взялась такая чистюля и брезгуха – совершеннейшая загадка. Но всю жизнь, до встречи с моим любимым, я страдала от чьего-нибудь бытового свинства – то от родителей, то от первого мужа… Драные халаты, несвежие трусы, дырявые тапки, грязные носки, немытые ноги… Всю мою жизнь я наблюдала это! С родителями я страдала молча, на первого мужа орала, как базарная торговка (кстати, совершенно бесполезно – не действовало!) и думала опять и снова, что это со мной что-то не так, раз все остальные, близкие мне, спокойно живут и не замечают этого кошмара. Значит, не кошмар, что ли?..