— Оно не предоставляет проституток? — поинтересовался я, открыв дверь гардеробной комнаты.
Нянька, поймав мой взгляд, покраснела, затем побледнела и наконец попятилась.
— Видимо произошло недоразумение. Я занимаюсь детьми, но никак…
— Так занимайтесь им! — рявкнул я, потянув дверь обратно. — Он же орет, как сумасшедший, а вы мне бумажки в нос суете!
Листы разлетелись по сторонам. Проследив за их полетом, мне очень захотелось перешагнуть через них, но я отказал себе в этом желании, присел и принялся собирать их, невероятно злясь на себя и на весь мир вместе взятый.
Я ждал, когда наступит то пресловутое «легче», а оно все никак не наступало – жизнь превращалась в сущий кошмар.
В моем доме не наблюдалось ни жены, ни детей, но что было неизменно, так это порядок и горячий ужин на столе. Следовало держаться хотя бы за это, пусть дом не мой и в холодильнике лишь хлеб, молоко да кусок какого-то мяса в специях.
— Как вас там? — позвал я, переодевшись после душа. — Дайте его мне!
Нянька вздрогнула на мое появление, выпрямилась и тут же наклонилась к круглой люльке, подобрав маленького человечка.
— Он не голоден. Его покормили около часа тому назад. Я думала: газики, но посмотрела записки, что оставила Юлия Анатольевна…
Она передала мне надрывающегося ребенка, стараясь перекричать его. Я слушал ее и не слушал одновременно, рассматривая младенца на руках. Он был таким маленьким, считай, что прозрачным. Уверен, если приглядеться, то можно будет разглядеть капилляры под кожей.
— Скажи, как это у тебя получается? — спросил я в образовавшийся промежуток тишины. — Не уставать после такого тяжелого дня?
Я прошел с Радом в просторную гостиную, еще хранящую запахи людей, что жили в ней когда-то. Сладкий запах духов Ники и аромат Рафката хранили диванные подушки, плед и, конечно же, сложенные в корзину мягкие игрушки.
— Я, например, вымотан, хотя даже не наорал ни на кого сегодня. А если бы кричал, то и говорить нечего – вырубился и даже не услышал тебя.
В доме стало так тихо, что можно было удивиться этому явлению. Радомир смотрел на меня, не пытаясь дергать ни ручками, ни ножками. Раскрасневшееся лицо стало принимать обычные краски.
— Поразительно, как дети чувствуют своих родителей, — не без благоговения прошептала женщина, встав неподалеку.
— Я не его отец, — произнес я, присев в кресло. — Я опекун.
Будущий опекун или совсем чужой человек, если не придумаю, как решить эту проблему.
Я подтянул к себе стакан с янтарной жидкостью, которая должна была стать моим снотворным на этот вечер.
Оставшаяся в Нью-Йорке Мика не тот человек, с которым я хотел связать свою жизнь и уж тем более доверить судьбу ребенка. Она хороша, но только в некоторых областях.
— Вы собираетесь пить? — поинтересовались сбоку, не желая отстать и перевести дух, пока это возможно. — Это очень вредно для ребенка.
— Только если соберусь кормить его грудью, — откликнулся, не сумев проигнорировать вспышку негодования. — Думаете, я не в курсе этого?
Я собирался насладиться тишиной. Желал расслабиться и выпить столько, чтобы вырубиться сразу, как только коснусь подушки. Но это будет невозможно при непрекращающемся плаче.
— Постарайтесь сделать так, чтобы с вами мальчик чувствовал себя так же, как и со мной. Поверьте, моя благодарность не будет знать границ, а вы и думать забудете о всех неудобствах общения со мной.
Я говорил чистую правду и готов был озолотить ее, только бы получить свою прежнюю жизнь.
