Маневры памяти (сборник) - страница 33

– Ну, а когда умерла? – игриво спросил оператор.

Жена математика опять ответила не сразу.

– Он умер первым, – сказала она.

И была длинная пауза. Математик так и не произнес ни слова. Но он, конечно не спал. И мне показалось, что все ею сказанное предназначалось ему. Я рулил и думал о том, сколь выбор того, о чем мы говорим, сам говорит о нас. Вот кинооператор – и вот выбранные им детали в рассказе о красных латышах. Ничего, как говорится, личного, только кинопленка… И – совершенно противоположное у жены математика. Как тихо, но категорически она пресекла даже намек на водевильную тональность, скользнувшую в разговоре о человеке, жившем лет сто пятьдесят назад…

То, что мои пассажиры никаким специальным образом не готовились к поездке, было ясно. Да и когда? Ведь накануне вечером еще никто из них не знал, что уже поутру будет на пути к Новгороду… Но сюжеты, оказалось, стоят вдоль этой дороги, как километровые столбы. И дорога с каждым из нас разговаривает. В том числе, понятно, и со мной.

Так часом раньше, лишь отъехав от Питера, мы миновали Колпино, где еще лет сорок после войны на едва заметном воинском кладбище стояла среди разросшихся кустов деревянная пирамидка военных лет с почти стершейся надписью «65 стрелковый полк, март 1942». Поставить свой отдельный камень военкомат не разрешал. Общий мемориал этого участка фронта позже учредили южнее, в Красном Бору. Наклонные мемориальные доски там стоят на железных ногах. Под досками растет трава. На одной из них имя моего отца.[27] Я не езжу в Красный Бор. Для меня он лежит в Колпине.

Но мы ведь, кажется, едем на отдых, в веселое летнее стойбище общих знакомых? Так почему сюжеты, незримо сопровождающие лишь начавшуюся нашу поездку, ей так контрастно не соответствуют?

Может быть, именно поэтому я не открыл рта и в давно проеханном нами Чудове, название которого впечатано в мою память рассказами бабушки, детские годы которой прошли именно в Чудове – после того, как подвергся высылке ее отец[28] и прабабушке Людмиле Николаевне стало не по средствам оставаться в Петербурге.

Часа через три мы миновали по окружной дороге Новгород. Это была половина пути. Жара не спадала, небо иногда затягивали облака, но дождь так и не пошел. Время замедлилось. Уже много километров мы ехали в хвосте длинного каравана большегрузных машин. Мои пассажиры, как сговорившись, замолчали.

Они еще не знали, что я решил развлечь их деталями некой житейской истории, ареной которой были места, уже окружавшие нас.

История эта была для меня почти семейной.

Мы въезжали в Крестцы.[29] Шоссе здесь – случай не частый – практически раздваивается, чтобы потом, километра через три-четыре, снова соединиться. Когда я свернул с главной дороги на ту, что идет сквозь городок-поселок, мои пассажиры зашевелились.

– Это куда? – спросил кинооператор.

У меня была еще минута-другая, и я сказал, что надеюсь показать им одну довольно редкую особенность строительства здешних сельских домов. Которая, мол, заключается в том, что сначала обзаводятся мебелью, расставляют ее, и лишь после этого вокруг мебели строят дом.

– Это, естественно, шутка? – спросил из-за моей спины долго молчавший математик.

Я ответил, что, если повезет, мы увидим это сами.

Сюжет уже пошел, и с дороги, которая все более превращалась в центральную улицу Крестец, мы повернули в улицу боковую, песчаную, с дождевой промоиной и ведущую слегка вниз к берегу реки Холовы.