Манхэттен - страница 34

– Мамочка тоже плыла тысячи миль без остановки, и ты тоже.

– Когда?

– А когда мы ездили за границу и обратно. – Она смеялась, глядя на него сияющими глазами.

– Так ведь мы на пароходе…

– А когда мы плавали на «Марии Стюарт»…

– Мамочка, расскажи.

В дверь постучали.

– Войдите!

Показалась стриженая голова лакея.

– Можно убирать, мадам?

– Да, и принесите компот, но только из свежих фруктов. Сегодня обед был очень невкусный.

Лакей, отдуваясь, собрал тарелки на поднос.

– Очень жаль, мадам.

– Ну ничего, я знаю, что это не ваша вина. Что ты закажешь, Джимми?

– Можно мне безе с сиропом?

– Хорошо, если ты будешь умницей.

– Буду! – взвизгнул Джимми.

– Милый, нельзя так кричать за столом.

– Ну ничего, мамочка. Мы только вдвоем… Ура! Безе с сиропом!

– Джеймс, джентльмен ведет себя одинаково прилично как дома, так и в дебрях Африки.

– Ах, если бы мы были в дебрях Африки!

– Но мне было бы там страшно.

– Я кричал бы, как сейчас, и разогнал бы львов и тигров.

Лакей вернулся с двумя тарелками на подносе.

– К сожалению, мадам, пирожные кончились. Я принес молодому джентльмену шоколадное мороженое.

– Ой, мамочка…

– Не огорчайся, милый. Это тоже вкусно. Кушай, а потом можешь сбегать вниз за конфетами.

– Мамочка, дорогая…

– Только не ешь мороженое так быстро… Ты простудишься.

– Я уже кончил.

– Ты проглотил его, маленький негодяй! Надень калоши, детка.

– Но дождика ведь нет.

– Слушай маму, дорогой, и, пожалуйста, не ходи долго. Дай слово, что ты скоро вернешься. Мама нехорошо себя чувствует сегодня и очень нервничает, когда ты на улице. Там столько опасностей…

Он присел, чтобы надеть калоши. Пока он натягивал их, она подошла к нему и протянула доллар. Рука ее в длинном шелковом рукаве легла на его плечо.

– Дорогой мой… – Она плакала.

– Мамочка, не надо. – Он крепко обнял ее; он чувствовал под рукой пластинки корсета. – Я вернусь через минутку, через самую маленькую минутку.

На лестнице, где медные палки придерживали на ступенях темно-красную дорожку, Джимми снял калоши и засунул их в карманы дождевика. Высоко вскинув голову, он прорвался сквозь паутину молящих взглядов рассыльных мальчишек, сидевших на скамье у конторки. «Гулять идете?» – спросил самый младший, белобрысый мальчик. Джимми сосредоточенно кивнул, шмыгнул мимо сверкающих пуговиц швейцара и вышел на Бродвей, полный звона, топота и лиц; когда лица выходили из полосы света от витрин и дуговых фонарей, на них ложились теневые маски. Он прошел мимо отеля «Ансония».[90] На пороге стоял чернобровый человек с сигарой во рту, – может быть, похититель детей. Нет, в «Ансонии» живут хорошие люди – такие же, как в нашем отеле. Телеграфная контора, бакалейная лавка, красильня, китайская прачечная, издающая острый, таинственный, влажный запах. Он ускорил шаги. Китайцы – страшные; они крадут детей. Подковы. Человек с керосиновым бидоном прошел мимо него, задев его жирным рукавом. Запах пота и керосина. Вдруг это поджигатель? Мысль о поджигателе заставила его содрогнуться. Пожар. Пожар.

Кондитерская Хьюлера; из дверей – уютный запах никеля и хорошо вымытого мрамора, а из-под решетки, что под окнами, вьется теплый аромат варящегося шоколада. Черные и оранжевые фестоны в окнах. Он уже хочет войти, но вспоминает о «Зеркальной кондитерской» – это два квартала дальше; там вместе со сдачей дают маленький паровоз или автомобиль. Надо торопиться; на роликах было бы гораздо быстрее, можно убежать от бандитов, шпаны, налетчиков; на роликах, стреляя через плечо из большого револьвера. Бах! – один упал; это самый главный. Бах! – по кирпичной стене дома, по крышам, мимо изогнутых труб, на дом Утюг, по стропилам Бруклинского моста…