– Давай, выпьем, – Мозгалев налил еще. – Конечно, давай, Гоген ты наш, – добавил он, ненавязчиво демонстрируя, что рассказы-лекции Кортонова не прошли даром.
– Я еще Гогена затмлю, – сказал Кортонов, стараясь не смотреть на своего собеседника.
– Затмишь? Конечно – ты, Борька, всегда был амëбоциозным, – вставил Мозгалев слово не из своего лексикона.
Борис мрачно кивнул. Мозгалев не ошибся. Он, Борис Кортонов, действительно амëбоциозный тип. Что он оставит после себя? Ничего. Даже какая-нибудь инфузория оставит след своей туфелькой. А он? Как он сможет «абилитироваться», говоря словами Мозгалева, за свою никчемную жизнь?
Настолько никчемную, что какой-то глупый малолетка с интеллектом крышки унитаза смеет им помыкать!
Неделю назад Борис шел домой, купив по дороге вкусных пирожков в хорошей кулинарии.
– Лысая башка, дай пирожка! – вдруг прилетел откуда-то озорной выкрик, неожиданный как плевок с верхнего этажа.
Он вздрогнул и увидел перед собой младшего Горшкова. Леньку. Тот смотрел на него с уверенностью хама перед интеллигентом.
– Ты чего так…. распетушился? – доброжелательно спросил Кортонов, найдя в своем лексиконе слово, которое меньше всего подходило для обращения к представителю намечающийся уголовной династии, и быстро шмыгнул в подъезд.
– Че?! – скривился подросток, усмотрев в словах Кортонова неприкрытое оскорбление. – Ты за базаром следи, понял, овца?! А то я тебя….
Последние слова полетели уже в спину Бориса….
Почему «они» такие!? Он сидел дома, пытаясь понять всех этих «горшковых». Да, понятно, потому, что он – такой.
Потому, что он всегда стряхивает «ерш» в унитазе, а такие, как Горшков, «ерш» не стряхивают – они «ерш» пьют.
Но неужели в этом мире и так недостаточно всякого дерьма, грязи и насилия? Он ведь намного сильнее этого подростка. Просто – сильнее. И пусть он никогда не дрался по-настоящему, но часто смотрел фильмы, где это делают, у него еще с конца восьмидесятых есть книги по боевым искусствам. Он имеет хорошую теорию. Но, если в первом акте хорошая теория висит на стене, то в конце действия она станет практикой – плохой или хорошей, не важно….
Первого мая 2013 года Борис Кортонов возвращался домой, где сегодня его никто не ждал. Матери сегодня не будет. Он зашел по пути в магазин, где приобрел коньяк.
Мать, конечно, понимала, что он пьет, но не кричала на него – силы были уже не те. Конечно, рос бы Борис с отцом, в полной семье – все было бы по-другому.
Но порой Боря думал, что лучше не иметь отца, чем такого, какой был у Мозгалева. Вот мать и отец Мозгалева постоянно орали друг на друга. Мать больше. Отец меньше, но зато громче. Их крики разносились по всему подъезду. Кортонов знал это потому, что несколько раз заходил в те школьные годы к нему. Но Мозгалев будто не стеснялся этого. Орут и орут. Правда, эти крики будто действовали на них, как омолаживающее – и через двадцать пять лет оба выглядели как два огурца в банке. И лишь иногда как два паука.
В детские годы Борис иногда приезжал вместе с Мозгалевым на их садовый участок, который находился недалеко от города. По советским меркам у Мозгалевых был неплохой дом. Одноэтажный, но большой. Крыша была высокая, так что чердак можно было использовать как второй этаж, но использовали его только как склад. Мозгалев постоянно воровал из подвала дома банки с соком или вареньем. Он любил сладкое….
