Кортонов увидел Леньку Горшкова издалека. Тот стоял к нему спиной и о чем-то оживленно говорил по краденному мобильному. Другого мобильного у него просто не могло быть.
«А ведь это из-за него у меня тогда так плохо с Жанной получилось», подумал Кортонов. И тут же ему пришло понимание, что Ленька должен как-то возместить ему ту неудачу. Эта мысль, быстрая, как банкир, заставила его ускорить шаг. Банкир… банкир… банкир…. мысли летели и летели. Почему – банкир? Наверное, потому, что так же быстро, как его мысли, летели когда-то банкиры из зданий на Уолл-стрит, выпрыгивая из окон во времена Великой Депрессии? Или потому, что пролетали они мимо него здесь в Екатеринбурге на своих «майбахах», «БМВ», «мерседесах», торопясь жить, торопясь зарабатывать…. Мимо него, мимо него….
– Леня, – сказал он.
Горшков повернулся, не переставая разговаривать по телефону.
– Дело есть, – коротко произнес Кортонов.
В глазах подростка мелькнуло удивление.
– Погодь, Шишка, – сказал он в трубку. – Я сейчас перезвоню. Дело? Какое дело? – он хмуро смотрел на своего соседа по подъезду.
– Ну, во-первых, – Кортонов показал магазинный пакет, – вот это. Пойдем ко мне, что нам «на сухую-то»? Там все «перетерем» по-человечьи.
Горшков кивнул. На его лице боролись разные чувства. И Картонов их видел. Одно из них он бы изобразил коричневым и мозаичным, другое – цветом мочи больного нефритом, третье, последнее – в виде повешенного Иеронима Босха.
– Пошли, – сказал Горшков. – Что там у тебя? – поинтересовался он миролюбиво, когда они поднимались по лестнице.
– Коньяк, – ответил Кортонов.
– О, разбогател? – поинтересовался подросток.
– Твоими молитвами, – сказал Кортонов.
– Че? – не понял Горшков.
– Да, есть малехо «воздуха», – сказал Кортонов языком, как он посчитал, более понятным малолетнему соседу.
– Че, «хату отработал»? – усмехнулся Горшков.
– Ну, – осторожно протянул Кортонов. – Как-то так….
Он боялся спугнуть подростка. Конечно, этот хулиган сам, кого хочешь, может испугать, но все же….
Они уселись за столом в его комнате. Он нарезал к коньяку лимон, хотя считал этот русский обычай странным, как и странным пристрастие того же Мозгалева именно к этому обычаю. Ведь лимон вкус совсем не оттеняет, а просто убивает градусы. Сейчас это известно всем, как и то, что Нерон сжег Рим, а Наполеон мосты через Березину. Но сегодня это не важно. И кто кого убил, и что чего оттеняет.
Главное, что лимон, сам коньяк собственно, и тонко порезанная колбаса, которую он услужливо пододвинул ближе к Леньке, скрыли вкус измельченных таблеток, которых он подсыпал в коньячную рюмку своего гостя.
Они едва успели выпить пару таких рюмок, как Горшков стал вести себя по-другому: речь и движения его замедлились. Он мутно посмотрел на Кортонова.
– Леня, – сказал тот, – давай вот, ложись на кровать, тебя что-то «укачало» немного.
Он почти силой приподнял легкое тело подростка и уложил его. Горшков послушно опустил голову на подушку и через секунду захрапел.
Кортонов с непередаваемым чувством смотрел на лежащее перед ним тело. Его почти трясло от сознания того, что он сделает сейчас. Но – во-первых, нужно раздеть Горшкова. Он начал это делать, превозмогая отвращение. Отчего-то он решил, что одежда подростка должна быть грязной и вонючей. К его удивлению, подросток оказался чистым. От него даже хорошо пахло. Полностью раздев Горшкова, Борис удивился – насколько хрупким на вид оказался парень.
