Ну и что? Благодарственно поклонились им за это деревья.
Но именно тут подкатилось то самое искомое чувство, от которого, как тесины на морозе, гудят кости, и он подумал: «Как лечить такое ноище?» И вслух прочел стихи, которые переписал у одного проходимца:
Нарыв свербел, душа горела,
Как заяц, загнанно мерцал
Мой взор, и прежний праздник тела
Отростком грешным восклицал.
Девка, ничего не поняв, всхрюкнула. И как всякая целомудренная глупышка зафасонилась, явно перегорев душой:
– Я тебя боюсь!
И у него, вроде бы подпочвенно, что ли, подшкурно пробежали мурашки. И голос стал как бы упавший в подпол, как будто свергнутый откуда-то с высот.
К ним подошел хромой дед. Спросил закурить. И остался переминаться под деревом. Потом сказал:
– Раньше овец доставляли и все разбирали их вот на этом самом месте. А в сорок первом отсель провожали на войну.
Борис с девкой отвернулись от старика. Но хруст в культе свидетельствовал, что он не уходил.
– Вот это, у сына я был, – начал дед. – Снял трубку, а там говорят. Тягомотно, долго, скучно. Он домогается встречи, а она бездарно отнекивается. Выть хочется.
Он помолчал и добавил:
– Управительский слой.
Ельцин глянул в небо. Так как-то слишком серьезно, что ли, выспевал виноград облаков. А над головой запарила даже не тучка, а небольшой очесок, едва притуманивший сизь зенита, и тут же нечаянно всхохотнул дождь, пробубнили, словно прося пардона, водосточные трубы, и разлилась под их жерлицами яркая линючая тишина.
«Управительский слой», – про себя повторил Ельцин и, неожиданно высвободив девку из объятий, заметил, что у нее в меру утоплены ключицы, никакого выпирания, но несходливость, а может, несходство, что-то из двух, неожиданно отринуло его от реальности. Он увидел себя будущим. С неожиданной чугунностью суд суждений и с могутностью, которая завораживает. А девки пусть чахнут рядом, словно кошки в выслеживающей позе.
Именно с того дня он понял свое предназначение.
Ельцин отринул от себя воспоминания.
Но, видимо, все же из прошлого, остался в голове мотив, и стал он к нему примерять разные, на ум пришедшие слова. И, наконец, остановился на такой фразе: «Судьба сама найдет меня…»
Ну так оно, наверно, и будет.
Он стал перебирать в уме тех, на кого особенно можно положиться в такое время.
Ну, конечно же, на Александра. Коржаков не раз доказывал свою преданность, а то и самозабвенность. С ним, как принято сейчас говорить, в разведку можно идти без оглядки.
Михаил Иванович Барсуков несколько иного закваса. Этот как-то более чопорно чувствует себя генералом и тем более главным охранником страны. Но все равно надежен.
Павел Сергеевич Грачев весь высветился во время путча. Потому и стал министром обороны. Этот не дрогнет. Вот слабостишка у него есть одна. Тянет его к шиковым машинам. Потому и кличку себе почти непристойную заимел Паша Мерседес.
Павел Бородин – хитер и заборист, хотя дожностишка у него не выпирает своей значимостью – начальник Главного социально-производственного управления администрации президента, но все же он человек незаменимый, своего рода серый кардинал.
Зато Шамиль Тарпищев – душа нараспашку. Подумать только, в свое время выиграл одиннадцать международных турниров. Ни у кого из президентов мира нет такого персонального тренера по теннису.
Есть еще Сосковец и Ерин. Оба ребята ничего. Но еще не достигли той близкости, чтобы на них серьезно уповать.
