Наконец подошёл нужный автобус, и я отправился на нём – продолжать своё освидетельствование.
………………………………………………………………..
Надо сказать, прошло оно вполне успешно и формально, – комиссия признала меня годным по всем статьям. А за компанию – могла бы и инвалида, с каким-нибудь внутренним увечьем. Я получил своё «окошко» – вот именно, в два часа, но мало что успел сделать: заскочил в магазин грампластинок, недалеко от райвоенкомата, купил целых три и всего на 25 копеек! Уценённые, сэкономил больше 7 рублей, здорово! Но на прослушивание времени не осталось, хорошо, пообедать успел.
В горвоенкомате, во всё том же кабинетике, всё тот же служака-капитан вполне сангвинически сообщил мне, что я еду на сборы, на два месяца и всего через два дня. Я вышел на улицу и из первой же будки телефонировал о том жене Ирине. Нам обоим было очень смешно. Отдышавшись, Ира начала прикидывать, что бы такое мне поручить, пока ещё под рукой?.. И придумала: вытрясти фильтр от пылесоса (которым мы, практически, не пользовались) и сдать бутылки из-под молока. На молоке я каждое утро варил овсянку, вычитав в «Литературке» в чьём-то письме, будто каша эта здорово нейтрализует и даже обращает вспять атеросклероз (а я на ней, между прочим, нехудо раздобрел). Я всегда был недоволен своей памятью.
………………………………………………………………….
………………………………………………………………….
Но в тот раз армия заполучила всё-таки моего дублёра (как у космонавта, не меньше) – солидного дядечку, склонного к облысению и полноте, прораба со стройки, кажется. Попадался потом на глаза, а тогда раньше времени услышал для себя отбой и, соответственно, поплатился. За меня же было замолвлено начальственное словечко, и я попал на сборы ровно через год, был к этому морально готов, не паниковал и даже остался доволен (без всякого скоростного чтения, которым так и не овладел, – кишка оказалась на это тонка, – прочитал в полковой библиотеке бешеную уйму книг).
С Надей же я ещё в том же 89-м году имел ещё два мгновенных свидания: в первый раз мы проехали пару остановок на одном автобусе, а в другой – встретились недалеко от остановки, то есть опять почти что «по-автобусному», и перекинулись парой фраз. Мне показалось, что она беременна. И всё. Больше я её не видел.
В 95-м году, примерно через шесть лет после нашей встречи в диспансере, Надя наложила на себя руки. Покончила с собой – в той самой квартире, в которой я когда-то бывал, где она жила с матерью (всё-таки после неё, кажется, не осталось детей, не знаю, была ли она вообще замужем и что там мне показалось). Мать как раз куда-то отлучилась… Как водится, вызвали милицию… Приехавший для расследования офицер по случаю оказался нашим одноклассником. Он-то и вынул тело Нади из петли.
Февраль 1989 года, май 1997 года
Каждую осень, в сентябре, у Курикина возникало ощущение, что начинается какая-то новая жизнь. Это был пережиток ещё школьных, конечно, времён, нет, не институтских – там-то всё начиналось, пожалуй, в октябре, хотя… Хотя и тогдашние возобновления не стоило сбрасывать со счетов. Осень это такая штука: октябрь может смахивать на сентябрь, а сентябрь – на октябрь, сплошные перевёртыши. Трудно сказать. Да и очень уж капризной сделалась у Валентина память. Иной раз вытаскивала на обозрение такие времена, уж никак заранее не предскажешь. Вдруг вспоминалось, как летом, после пятого, что ли, класса читал он Роберта Шекли – приятель дал – ну очень непривычная книжка, не похожа на то, что раньше попадалось из фантастики. Вроде бы и не скажешь, что суперзахватывающая какая-нибудь, а вот именно: необычная. Ощущение, что если и не с иных миров пришла, так чуть ли не из самой Америки. Шекли ведь американец! Написано, конечно, русскими буквами, русскими словами, но как будто на английском языке. Это, наверно, из-за оформления – абстракционистского, сухого, ненашего, словом… Запомнилась. Чтобы спустя годы Курикину, уже тридцатичетырёхлетнему Курикину, казалось, что времена возвращаются, те же звёзды сияют вновь, манят иные миры… Опять же и Ницше что-то такое там писал, тоже вспоминалось, уж из совсем другой эпохи, а всё равно созвучно: вечное возвращение… Вот какие минуты у Курикина бывали, никому, конечно, не проговаривался, накатывало вне плана, без разбора времен года… А уж осенью-то стабильно, осенью-то всегда донимало то самое ощущение начала… Не сказать, что сильное очень, что обязывало к чему-нибудь. Ну, вдруг хотелось снова послушать записи «Битлз», самые старые, самые первые их песни: все эти «Misery», «There’s a place», «Anna», «Baby it’s you»
