…Да нет, зачем я так думаю о ней? Ведь не думал же после того соболезнования в газете. Совсем даже наоборот. Ну погорюет, погорюет, а потом будет, как все люди, жить. Отца её я в общем-то не знал. Он был каким-то начальником, небольшим. Однажды провёл наш класс экскурсией по цехам своего завода. А ещё я видел его на квартире, это уже во время визита с «испанскими» билетами. Кажется, это был приветливый и весёлый человек. Один наш одноклассник, правда, назвал его «косоглазым мужиком» (как раз после той экскурсии) – но сам-то был хроническим насмешником, хорошенькой язвой. А я не присматривался. А может, нужной наблюдательностью не обладал. Главное, отец Н., он уже был взрослый. А мне – 16 лет. Помнится, в ходе тех знаменитых сборов на концерт он даже посетовал: «Вот, мол-де, носки не желает надевать, будто и в самом деле уже тепло, – начало июня…» Это он про дочку свою говорил. Конечно, я замялся с суждением по данному вопросу. За кого он меня принимает? Между прочим, это он тогда назвал меня «друг», обронил где-то в отеческом напутствии: «твой друг…» Я не запомнил, когда он умер. Год или два назад, или три? Кажется, весной… А может, осенью.
– Живёшь ты всё там же? – догадался спросить я. Смотрел и не мог понять, как она может так держаться, всё в одной позе, не двигаясь ни на миллиметр, плечи упали, туловище слегка вперёд, – совсем не идёт женщине её возраста. «А у неё возраст уже другой, – вдруг подумал я. – Старые люди… они тоже когда-то были молодыми. А потом перестали стесняться своих болячек. Приняли свой недуг за объективное свойство мира… Вот и она…»
Принять свой недуг за объективное свойство мира… – недурно сказано. Как у Гессе. До Гессе я совсем недавно добрался. Как пронзительно он написал о своём младшем брате, – подумал я.
– Да, – отвечала Н. на мой вопрос.
Адрес её я выведал задолго до всех визитов и без особого труда: в конце классного журнала имелся список, глянул туда и запомнил. Память у меня выборочно-хорошая. А вот сейчас я б не смог назвать – какой там номер дома, квартиры. Помнил, что квартира трехкомнатная, а серия считалась престижной. Вдобавок, тогда это был совсем новый дом. Мог ли я вообразить, что в этом доме, в этой квартире можно взять да и сойти потихоньку с ума… Уж так подумалось: потихоньку, – ведь Н. я знал сдержанной и даже скрытной. Себе на уме…
Подошла её очередь идти к врачу. Она поднялась, направилась в кабинет. Как-то раз я подсмотрел, как после урока физкультуры – баскетбол был или что-то в этом роде, потное, горячащее – Н. взбежала коротенькой лестничкой из спортзала в коридор. На ней была бледная, белая или голубенькая, футболка и чёрные спортивные штаны. Штаны запомнились точно. Ткань врезалась до самого дна меж полушарий, колыхающихся на бегу… У Н. были широкие женственные бёдра, стройная и крепкая фигура. И вот сейчас я снова глядел ей вслед. Тело её раздалось, хоть и не потеряло пропорций… мягкая кофейно-молочная материя юбки растянута им и как будто ещё может тянуться, сколько хочешь, и уже не передаёт во всей глубине впадину под ней, а лишь намечает её рыхлой бесформенной складкой… Налитая широкая спина чуть сгорблена, круглые полные плечи опущены вниз, вперёд… Н. огрузнела. Она шагала быстро, но тяжело, и даже показалось, что половицы особенно подаются под её толстоватыми ногами в кофейных же сапогах, хотя, скорее всего, здесь был такой старый уже пол.
