Но Ярл, дорогой бессловесный Ярл, ты воистину не один из них. Ты действительно носил физиономию бывшего дьякона. И независимо от того, что произошло, это лицо оставалось неизменным. Спокойно и непосредственно ты воистину вращался на своей собственной трезвой оси, как колесо в машине, которое всегда идёт по кругу, видно это или нет. Да, Ярл! Ты не всегда намерен возражать против того, чем так многие пренебрегают – своего собственного дела? Ты не всегда пребываешь в желании когда-нибудь завершить свои капризные дела и подвести какие- либо счёты?
Но время от времени меня утомляла эта постоянная мечтательность в моём уединённом компаньоне. Я жаждал какого-то оживления; взрыва из слов, человеческого оживления одного или другого вида. Ради напрасных попыток получить что-либо из этих видов эмоций из Ярла я перепробовал все способы: играть на моём теле, как на музыкальном инструменте, петь, кричать и впустую жестикулировать, пока мой Викинг не посмотрел на меня тяжёлым взглядом. И я тогда притих, чтобы он решил, сошёл я с ума или нет.
Но как насчёт мировоззренческих основ Небожителя? Конечно, они были основаны не на Тацитовой философии, он не был идеалистом, архитектором воздушных замков, конструктором аркбутанов. Это было невообразимо, но его мечтательность оказалась подобна манфредовской, и даже более высокой, напоминавшей о неназываемых делах, слишком таинственных для того, чтобы быть обозначенными самыми отдалёнными намёками. Все остальные гипотезы отвергаются.
Его размышления были загадкой. Я спросил его с тревогой, возникали ли у него когда-либо в какой-либо части мира, Саванне, Сурате или Архангельске, думы о жене или о детях, об их существовании и расселении. Нигде и ни разу. Поскольку, по его собственному признанию, у него не было ничего, о чём нужно было много думать, он обладал честностью (которой, между прочим, он был наполнен до краёв), что могло навести меня на такую вот оригинальную теорию, а именно: решив отдохнуть, его интеллект вышел и предоставил его тело самому себе.
Глава XII
И ещё кое-что о пребывании в открытой шлюпке
Третьим утром, на рассвете, я сидел на рулевом весле, час или два назад освободившемся от рук Ярла, теперь крепко спящего. В этот момент совершенно внезапно я почувствовал опасность, причём столь остро, что её смысл прошёл через меня, усугубив ощущение комплекса одиночества.
На палубе судна, при простом чувстве возвышения над водой и при досягаемости перспективы, вы рулите, передавая степень уверенности, которой вы располагаете, наслаждаясь собственной безопасностью. Но в открытой шлюпке, находящейся практически вровень с морской водой, вас полностью поглощает ощущение пустыни. Если волны в своих играх не бросают вас и вашу лодку на свои барственные гребни, ваш обзор не намного шире, чем он мог бы быть у их основания. Лучший вариант – это когда вы можете обладать наиболее расширенным представлением о любом направлении, пожалуй, находясь на верхней точке волны при медленно катящемся море, когда вы спускаетесь в тёмные, туманные места между длинными и одинаковыми выпуклостями. В тот момент это походит на взгляд вверх и вниз на бесконечной сумеречной поляне, где два просвета, по одному с каждой стороны, как будто противостоят друг другу полупрозрачными вершинами жидких гор.
Но, ненадолго задерживаясь в этих тихих долинах, с одного водного утёса на другой морской серной прыгало наше уединённое судно, словно коза среди Альп!
