– А дождь-то как расходился! Кидай ящики в машину, с печенья начиная, а то раскиснет. Да сам-то внутри, в бортах сиди. Оттуда подавать будешь.
– Что-то не видно ее сегодня, – кивают на скромный дом. – Не приболела?
– Сейчас схожу, позову, может, не слышит.
Лиловые перины потемнели, но отдались, невидимые руки отжали их в реку. Горизонт сделался полосат, волнист, а над деревней рассеялось солнце. Дождь прошел легкий, в полном безветрии и угла взять не смог, занавеской из бязи упал прямо.
– Эх, красота, а просторы, просторы какие! Там одна река, тут другая, здесь поля! Глаз не оторвать.
– Век жили, а не привыкли.
– К красоте привыкать никак нельзя, оно грех.
Стелятся взглядами по горизонту и на разные голоса вторят:
– Грешно привыкать к красоте. И правда, привыкнешь – так согрешишь.
Как не было туч. Небо чистое, праздничное. Разве что белая оторочка над дальним лесом. А река расширилась и идет хозяйкой, синь свою расправляет.
Грешно привыкать к красоте.
Сначала опустел дом, что ниже к реке, потом почти полностью развалился. Прежде-то был многолюдный. Но разлетелись дети, как водится, старики остались одни. Звали их в города, они отказались.
Старикам еще повезло, до старости оба дожили, по деревне же через дом вдовы, а мужики без времени ушли. Эти же полвека прожили неразлучно и хотели остаться где родились. Остались и вчетвером жили: бабка с дедом, кошка да пес.
Пес старый, не пережил лютую зиму, прилег у порога и сдох. Попросили они тогда детей, чтоб привезли им другую собаку – молодую, крепкую. Пока дети в сборах, как-то утром, глядь – небольшая собачонка у крыльца, и ну хвостом вилять.
Ест собачонка немного, перед хозяевами стелется, на чужих лает звонко, оповещает. И вроде ничего, только вот дети возьми и привези старикам другую собаку – злую, цепную. Такую спустишь – любого порвет, а от малой собаки какой прок?
Стали старики думать, что им с этой собачонкой делать. Стоят как-то раз деревней, о том, о сем говорят. Соседи кивают на собачонку:
– Ишь, какую защитницу вам Бог послал!
А старики ну плечами пожимать. Он сухой, весь сморщенный, ростом на две головы за жизнь убыл. А она огромная, как тот утес, что издалека видать. Голова в плечи вжата, груди со спины начинаются.
– На что нам лишний рот? – говорят.
В те времена Старец только в этих местах осел, как мы с вами, меж людей ходил. Больше молчал, чем говорил, а скажет, никто и не слушал, мало ли. Тем часом шел он по деревне к реке и разговор этот услышал.
Поднял руку Старец, а солнце за его спиной так, что кажется: от руки его свет идет да на всех падает. И наставляет:
– Берегите собаку пришлую. Она вашу жизнь продлит.
Посмотрели старики на него, да кто он такой, чтоб его слушать? И стали жить, как жили, и что решили, решать. Так год прошел.
А через год стоят все снова гуртом, судачат. И как раз внизу реки, у дома тех стариков. Глядь, опять Старец идет, так же посохом землю меряет. Слух-то о нем к тому времени уже прошел, но в имя еще не оформился. Поздоровался Старец с людьми, мира пожелал и спрашивает:
– Где, – говорит, – собака ваша пришлая?
А у них глаза разбежались в разные стороны, да и местные все потупились, молчат.
– Так что же, – продолжает он, – до сих пор ли ваш дом сторожит, служит ли верой и правдою?
А все молчат в ответ.
– Порешили собачку, значит. Или я не прав? – посуровел Старец.
– Так на что нам лишний рот? – всхорохорился сухой старик, старухин муж. И добавляет: – А патрона не жалко, и весь сказ.
