Кап-кап-кап – оживает рукомойник, с трудом вставляются сетки в кривые оконные рамы, выпадает с чердака на пол через щели в потолке песчаный дождь.
Под домом квакают лягушки. Мелкие мошки ползут по стенам, причитает закатная птаха. А мы обустраиваем свой уют.
Но вот наступает долгожданный отдых. Вещи разобраны, кое-какой порядок устроен, и можно спокойно плыть в завтра. Уже ночь.
У меня в изголовье – открытое настежь окно, через него струится запах молока и меда. А внутри, в душе, как половицы этого дома, что-то поскрипывает, щелкает, а потом затихает, прислушивается. Может быть, тут и есть мне уготованная, моя обетованная земля?
Я думаю о том, что большой город лишает нас чего-то тайного, утробного, какого-то главного послания от бытия.
«Вам не прикоснуться к нашим секретам, – кажется, слышу я голос невидимой стражи этого края. – Вы произносите слова, но под защитой шума не узнаете их смыслов. В ваших больших городах не постичь ни глубин, ни значений, даже догадки не смогут озарить надежную тьму ваших убежищ, если вы забыли о хрупкости ваших тел и о том, что вы смертны».
– Какая благодать, – шепчет муж, засыпая. Это скорее вздох, чем слова, и я молча киваю ему в ответ.
Вспоминаю.
– Мы проехали с тобой триста верст, так мало для нашей страны. А бывают страны такие по размеру…
Он нигде больше за всю жизнь не был.
Уплывая, мы прикасаемся к тайне. Словно мы – одинокие странники океана, под которыми всего-то лишь есть, что хрупкий плот из ветвей.
И начинается время, только времени – всего один день. Назавтра хлынут дети, наедут, навезут малышей. Пару часов с утра – и глаза присмотрелись, вот уже закипели кастрюли на плите, отправилась на перемыв после годовой спячки посуда, все розетки в доме перестали пустовать и включились в дела.
Во дворе пока и присесть негде. Трава стоит по грудь, кругом крапива. Ворота хозяйственной части дома не открыть – просела стена, ушла в землю. Вот настанет следующий день, добавится мужских рук – и каково им придется?
– Кому? Рукам или воротам?
– Воротам, конечно, на руки у нас все мастера!
– Откопаем!
Время здесь привыкло жить иначе. Оно медленное, но утекает, как сквозь сито. Только поднялись, а уже пять часов. Разве что пройтись по дороге чуть вверх, оттуда видна большая река. Если вниз спуститься, тоже река откроется, скромная, притоком. В других краях и она показалась бы широкой. Но когда до нее дойдешь, если завтра дети.
Муж тянет шнуры и шланги, роняет старую залежь, и она катится и скачет по сеням. Хожу как цапля, огибая и перешагивая. Посмеиваюсь. Ну и хлама тут, и когда собрали. Немыслимо.
Я бы оставила пятую часть. Но уже научилась: выбрасывать мужнино нельзя. Только выброшу что-то, как он тут же ищет. Как будто кто-то включает сигнал «тебе это нужно немедленно». И он тут как тут. Не находит. Приходит спросить. Мне, конечно, остается отвечать. Говорю правду, а в ответ одно огорчение. Прислушалась к себе раз, второй, что чувствую? И выбрала зарастать хламом. Пусть муж не волнуется.
К вечеру дом наполнен запахами жизни. Смотрю в зеркало на женщину в пестром. Она улыбается одними глазами. Что-то знает об этом разрушенном доме, о хозяевах его и о тех, кто завтра его заполнит. И знание это ей нравится.
А на небе луна чуть с ущербом. Еще крупная, красноватая. Целый месяц нам тут быть, за луной послеживать.
И за солнышком.
Говорят, в этих краях жил давным-давно один Старец. О нем ничего не знали – ни откуда родом, ни с каких годин он тут поселился. Древний был совсем, ходил согнувшись. Впрочем, эта земля к старости гнет, тут немало можно увидеть тех, чьи спины над землей стелются.
