Маркс. Инструкция по применению - страница 4

Энгельс рассматривает полемический ответ Маркса Прудону, данный в работе 1847 года «Нищета философии», в качестве первой наметки программы: «Вы можете считать г-на Маркса главой нашей партии (то есть наиболее передовой части французской демократии), а его недавнюю книгу против Прудона – нашей программой». Так открывается путь к составлению «Манифеста Союза коммунистов», в который два соратника только что вступили: «Подумай над “Символом веры”. Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь “Коммунистическим манифестом”…». Осталось только испытать теорию огнем практики. События не замедлят приступить к этой проверке.

Зарождающийся пролетариат «должен был броситься в объятия к доктринерам его освобождения, к основателям социалистических сект», обратиться к путанным пророкам, «вещающим о гуманизме» «всеобщего тысячелетнего братства», представляющегося «воображаемым уничтожением классовых отношений», – пишут авторы «Манифеста». Однако «действительное движение», противопоставляющееся установленному порядку, стремится преодолеть свой утопический момент, чтобы сделать возможным практические содержание. Оно рассеивает «сектантских шутов» и повергает осмеянию «оракулов научной непогрешимости». Чтение последней главы «Манифеста коммунистической партии», посвященной «социалистической и коммунистической литературе», показывает, что аналоги этих прошлых течений мысли, которые рассматривались авторами, можно найти в современных утопиях. Например, в таких, как «глубинная экология», обнаруживаются следы «феодального социализма», ностальгирующего по единению в общине, в которой смешиваются «отголоски прошлого и угрозы будущего». Ностальгический социализм, «одновременно реакционный и утопический», мечтает обратить вспять процесс общественного разделения труда, чтобы вернуться к ремесленническому миру независимых мелких производителей и семейного уюта. Некоторые крайние версии теории снижения экономического роста заигрывают с романтической ностальгией по естественному гармоничному порядку и по благоволящей нам матери-природе, претендуя на то, что они смогут авторитетно отделить истинные потребности от ложных, необходимое от избыточного. Мечта об «общей релокализации» производства, противопоставляемая горестям рыночной глобализации, также приходит к реакционному мифу первичной коммунитарной автаркии, который Наоми Кляйн называет «фетишизмом жизни как музея».

В современном жаргоне аутентичности (всего «био→ и «сырого») обнаруживаются актуальные формы «истинного социализма», который предпочитал «потребность в истине» «истинным потребностям». Сегодня, как и раньше, он намеревается разрешить классовые антагонизмы в «интересах человека вообще». Он мечтает о буржуазном обществе без классов и, если можно, без политики. Так же, как старый «истинный социализм» выражал мировоззрение немецкой мелкой буржуазии, новый выражает испуг новых средних классов, захваченных водоворотом рыночной глобализации. Поэтому мы видим, как снова дают о себе знать различные версии «буржуазного социализма», проповедуемые «гуманитарными филантропами», озабоченными тем, как бы «организовать благотворительность и защитить животных». Сегодняшние филантропы, как и те, что давным-давно были высмеяны

Марксом, хотели бы получить «современное общество без его опасностей, буржуазию без пролетариата», биржевые авантюры без безработицы, баснословные прибыли от инвестиций без увольнений и переноса производств. Сегодня, как и вчера, они хотели бы убедить обделенных в том, что богачи существуют для их же блага.