Маршал Советского Союза - страница 22

– За такой бой тебя к ордену нужно представить, – криво усмехнулся Уборевич.

– Какой такой? – глядя исподлобья, спросил Тухачевский, смерив собеседника очень нехорошим взглядом, а перьевая ручка, которую он до того крутил в руке замерла, да так, что Уборевич побледнел, поняв, чем может кончиться разговор.

– Миша…

– Что Миша? – тихо произнес Тухачевский таким голосом, от которого у Иеронима Петровича по спине пробежали мурашки. – Вы пытались меня убить, и теперь ты нагло приходишь в мой дом, чтобы что-то там выяснить? – сказал Михаил Николаевич и несколько минут закладывал такие трехэтажные конструкции на русском командном, что Иероним Петрович только диву давался, обычно не замечая за своим командиром подобных оборотов. – И чего теперь вы от меня хотите? – Михаил Николаевич был в неподдельной ярости, холодной и предельно опасной. Иерониму Петровичу стало страшно, искренне и неподдельно, потому как он кожей чувствовал – Тухачевский не шутил.

– Роберт вчера застрелился, – тихо произнес Уборевич, как загипнотизированный смотря на кончик перьевой ручки.

– Что? – переспросил озадаченный Тухачевский. Но спустя несколько секунд усмехнулся. – Он не забыл сделать себе контрольный выстрел в голову?

– Он с него и начал, – ответил Уборевич, вытирая предательски выступивший пот на висках.

– Заметаете следы?

– Ситуация изменилась, и я это отлично понимаю. – Иероним Петрович сделал дрожащий вздох. – Кто ты вообще такой? Тебя как будто подменили.

– Как ты заметил, смерти я не боюсь, – с легкой усмешкой сказал Михаил Николаевич.

– Верю, – кивнул комкор. – Но кто ты?

– Кто я?

– Да.

– Интересный вопрос, – хмыкнул маршал. – Вариант с Михаилом Николаевичем Тухачевским тебя не устраивает?

– Не думаю. Ты слишком изменился. Весь. Привычки. Мимика. Обороты речи. Движения.

– Тебе… вам не нравится, что я стал вести себя неправильно? Потерял интерес к делу?

– Именно.

– Но понять, почему я стал так себя вести, вы не можете?

– В точку, – кивнул Уборевич. – Объяснишь? В подмену я не верю, уже несколько раз все перепроверили. Тогда что?

– Про болезнь мою, как я понимаю, вы справки уже наводили.

– Конечно. Странное дело. Врачи сказали, что никаких предпосылок не было. У здоровых мужчин сердце просто так не останавливается. Тем более два раза подряд.

– И что, своих выводов не последовало?

– Последовали, но мы тебя хотели спросить. Зачем выдумывать?

– Все банально и просто. Я всего лишь перенервничал. Только очень сильно. Когда собрал кусочки мозаики в непротиворечивую картину, то так разволновался, что чуть ума не лишился. – Тухачевский усмехнулся. – Не понимаешь?

– Нет. Поясни. Что случилось? – произнес Уборевич. Михаил Николаевич бросил на стол перьевую ручку и, смотря прямо в глаза Иерониму Петровичу, сказал:

– Эта помесь горного козла с ослиной мочой… – Тухачевский поджал губы, демонстрируя лицом высочайшее отвращение к тому, о ком приходилось говорить, – решил принести нас в жертву. Всех нас. И меня, и тебя, и всех наших близких, и весь наш народ.

– Не понимаю. Ты о чем?

– Путч ну или, если хочешь, военный переворот не мог быть успешным изначально… – сказал Михаил Николаевич и, отвернувшись к окну, разразился большим, долгим и непростым монологом. Пришлось больше получаса выкладывать перед тяжело сопящим Иеронимом Петровичем детали и увязывать их в единую и непротиворечивую картину. Конечно, было несколько неловко из-за того, что он стоял к Уборевичу спиной, но, во-первых, в окне он прекрасно отражался, а во-вторых, тому не было никакого резона нападать. Ему еще жизнь любимой дочери нужно как-то спасать, а не глупости вытворять. К тому же Михаил Николаевич был уверен в том, что Уборевич прекрасно понимает, что комната прослушивается. Риск, конечно, был, но оно того стоило. Повернуться спиной к смертельной опасности – не самый простой шаг, да еще сохраняя такое спокойствие. На первый взгляд выглядит беспечностью, но Уборевич прекрасно знал, что кем-кем, а беспечным человеком маршал не был. Так что, именно эта поза лучше всего подходила для доведения до Иеронима Петровича большого пакета сведений в психологически сложной обстановке. Но зато, когда Тухачевский закончил и обернулся, на Уборевича было больно смотреть – он был практически раздавлен. – Ты удовлетворен?