– А кто это сделал?
– Не знаю. Меня в ту ночь отвезли в тюремную больницу.
– А почему в тюремную?
– Ухта – кругом тюрьмы и зоны.
– А дальше что? – любопытен Болотаев.
– После больницы меня перевели в другой детдом, в другой город. Всего я поменяла девять детдомов. Теперь понимаю, что это специально, чтобы мы не спелись, не сдружились, друг с другом не сблизились.
– И что везде, – тут Тота долго подбирал слово, – были плохие порядки?
– Насильники? Это маньяки, больные люди, которые целенаправленно ищут такую работу.
– Но ведь были и есть какие-то контролирующие органы?
– Может, и были, – говорит Дада, – но мне кажется, что сама система всё это допускала и даже, более того, может, к чему-то, к какой-то миссии готовили нас.
– К какой? – вырвалось у Тоты.
– Точно не знаю. Хотя догадки есть. Но со мной не вышло – как ни странно, мне думается, меня тюрьма спасла, а может… Впрочем, не знаю.
Через стену заскулил ребенок. Где-то по радио тихо пела Клавдия Шульженко. А за окном ветер всё более и более набирал силу, уже порою свистел и так стало задувать, что и огонек свечи кренится и вот-вот задует, погаснет.
– А после тюрьмы? – вдруг спросил Тота.
– После тюрьмы? – переспросила она, задумалась. – После тюрьмы жизнь изменилась. Во-первых, меня оправдали. Во-вторых, я повзрослела и стала уверенной, что для меня стало очень важным. А в-третьих, уже появилась некая свобода… Правда, мне пришлось возвратиться в места моего детства – надо было сделать кучу справок, документов и паспорт. А прописки нет. Но и здесь мне помогли добрые люди – выбили направление в медучилище при Военно-медицинском институте.
– Это в Москве?
– В Новосибирске. Три года за казенный счет. Очень хорошо училась и учили. Однако в академию не взяли.
– Почему?
– Думаю, моя биография не понравилась.
– А сюда как занесло?
– По распределению отработала медсестрой. А теперь перешла сюда, к энергетикам. Не по специальности, но зарплата выше и вот, – она осмотрела свою лачугу, – какое-никакое, а жилье.
– Да, – горестно выдохнул Тота.
«Вьюююю!» – за окном уныло и протяжно завыл ветер.
– В такую погоду самолеты не летают, – вдруг о своем высказал Болотаев.
– Вы хотите уйти? – живо спросила Дада. – Я вас заболтала. Загрузила. Всю свою горесть выболтала. – Она встала. – Давайте я вас провожу.
Тота молча уставился в сторону окна.
– Да, пурга, – подсказала Дада, – а я у Лёхи машину возьму… Хотя… – Она вновь села и не как прежде, а уже как-то бочком, вновь скрывая часть лица. – Лёха небось пьяный. А может, я сбегаю на дежурке приеду?
– Зачем?
– Вас отвезти.
– Ты меня выгоняешь?
– Я вижу, как вам стало противно.
Гость промолчал.
– Я чистая! – вдруг вырвалось у нее.
«Вьюююю!» – ещё сильнее ветер завыл, да так, что даже свечу задул… Темно. Под напором стихии всё притихло, только бревна барака заскрипели; буря не на шутку разыгралась, и под этот вой Тота услышал редкие, судорожные всхлипы.
Он встал. В темноте ощупывая стол, дошел до Дады. Крепко обнял и шепотом на ухо:
– Ты об этом прежде никому не рассказывала?
Она лишь мотнула головой:
– Некому было рассказывать?.. У тебя никого нет? Некому было поплакаться?
Она заплакала навзрыд.
Он сильнее прижал её и на ухо прошептал:
– Не плачь. Ты самая чистая, и я у тебя есть…
* * *
Внимание – великая сила!
Да-да, простое, маленькое внимание ко всему, даже вроде бы и к неодушевленному предмету, а сразу всё меняется, расцветает… Это к тому, что вот приехал в далекую Сибирь близкий человек и по закону она ещё не может увидеться с заключенным, однако сам факт, что осужденному оказано такое внимание, действует. Значит, Болотаев не какой-то там отъявленный мошенник-преступник-отморозок, а человек, о котором есть кому беспокоиться.
