Однажды утром она увидела отца, который сидел на бревне у края поля и наблюдал за тем, как туземцы роют канаву для стока дождевой воды. Мистер Квест держал трубку в зубах и, медленно растирая темный трубочный табак между ладонями, задумчиво следил за рабочими.
– Ну как дела, мальчик? – спросил он, когда Марта подсела к нему: по рассеянности он и дочку мог назвать «мальчиком».
Марта положила ружье на колени и, выдернув несколько травинок, чтобы пожевать, погрузилась в молчание, как и мистер Квест: когда миссис Квест не было поблизости, отец и дочь отлично чувствовали себя в обществе друг друга.
Но Марта не могла долго молчать: ей просто необходимо было, чтобы отец обратил на нее внимание; и вот она начала жаловаться на мать, а мистер Квест смущенно слушал ее. «Да, верно…» – соглашался он. Или: «Да, пожалуй, ты права». И всякий раз, когда он соглашался с Мартой, лицо его выражало лишь желание, чтобы она перестала на него нажимать, подумала бы не только о себе, но и о нем тоже. Однако Марта не отставала. Наконец, с обычной своей раздражительностью, он сказал:
– Твоя мать хорошая женщина. – И посмотрел на Марту взглядом, говорившим: «Ну, а теперь хватит».
– Хорошая? – повторила Марта, точно вызывая его на объяснение.
– Видишь ли… – начал он, слегка отодвигаясь от дочери.
– Нет, все-таки что ты имеешь в виду, называя ее «хорошей»? – настаивала Марта. – Ты прекрасно знаешь, что она… Я хочу сказать, что если быть хорошей – значит делать всегда по-своему, лишь бы только были соблюдены традиции, не размышляя, тогда быть хорошей нетрудно!
И она со злостью швырнула камешком в ствол дерева.
– Уж и не знаю, чем ты кончишь, если так начинаешь! – с укоризной сказал мистер Квест.
Подобный разговор происходил не впервые, и он боялся его. И отец и дочь помнили тот первый раз, когда он гневно спросил: «Так, значит, ты не любишь свою мать?» А Марта, разразившись злым смехом, ответила: «Люблю? Какая же тут может быть любовь? Она поступает как ей хочется, только с таким видом, будто она – жертва. А сама всю жизнь все делает по-своему. И ты говоришь о любви!»
После долгого молчания, во время которого мистер Квест постепенно вновь погрузился в свои мысли, Марта сказала вызывающе:
– Дело в том, что я просто не вижу, за что ее можно назвать хорошей! Ты говоришь какие-то слова, которые… не имеют никакого отношения к тому, что происходит в действительности…
Смутившись, она запнулась, хотя ничего сложного в том, что она хотела сказать, не было. Мысль ее сводилась вот к чему: люди часто воображают, что ими руководят совсем иные побуждения, чем на самом деле, и им надо раскрывать на это глаза.
– О господи, Мэтти! – воскликнул мистер Квест, внезапно вскипев, охваченный беспомощной злостью. – Ну чего ты от меня хочешь? Вот уже год, как у нас сущий ад. Вы только и делаете, что ругаетесь.
– Так ты хочешь, чтобы я ушла из дому? – патетически спросила Марта, а у самой сердце запрыгало от радости.
– Я ничего подобного никогда не говорил, – ответил несчастный мистер Квест. – Вечно ты впадаешь в крайности. – И помолчав немного, с надеждой добавил: – А ведь это была бы неплохая идея, а? Ты все время говоришь, что во многих отношениях переросла свою мать, и я должен признать, что это правда.
Марта ждала и надеялась – как и в разговорах с Джоссом, – что кто-то возьмет на себя ответственность за ее поступки, скажет ей, что делать, спасет ее. Мистеру Квесту следовало предложить ей какой-то практический план, и тогда, к немалому своему удивлению, он увидел бы, какая у него сговорчивая и благодарная дочь. А он вместо этого молчал. Молчание длилось уже несколько минут. Наконец мистер Квест с удовольствием вздохнул, посмотрел на залитые солнцем поля, на притихшие, разморенные жарой заросли, потом себе под ноги, где в старом пне копошились муравьи, и вдруг заметил мечтательным тоном:
