– Это неправда, ты нужна мне. Вставай, но медленно и осторожно. Да, так. Я тебя согрею. Ты – Ракель, дочь моего друга Давида?
– Ракель, – подтвердила девушка, – Ракель Циони.
– Ягнёнок из Сиона, – улыбнулась Филис, сняла свой плащ и укрыла им Ракель.
Под плащом у Филис оказался строгий чёрный мундир-калазирис8 без знаков различия, но с планкой ордена Фортуната первой, то есть высшей, степени. Носить его имели право только те, кто восседает на Божественном Престоле, земные боги и богини римлян.
Ракель с благоговейным ужасом посмотрела на эту планку и прошептала:
– А я было подумала, что сплю, и вы мне снитесь…
Она хотела упасть на колени, но Филис не позволила.
– Тебе не нужно это делать. Твой бог Иегова, не я.
– Не он! Уже не он! Не он спасал меня, он меня бросил, когда я умоляла о спасении. Меня спасли вы, mea Dea et Domina9… У меня есть брат, – вдруг спохватилась Ракель, – Шломо! Ему всего пять лет, я велела Шломо спрятаться, а сама побежала, чтобы их отвлечь… Он должен был остаться в доме!
Макс оглядел дом семьи Циони. Дом был большой и ладный. Сколько раз его поджигали – так и не смогли поджечь. Должно быть, умные хозяева об этом позаботились заранее. Были бы ещё умнее – успели бы заранее сбежать, когда могли, подумал Макс. Но они надеялись, что пронесёт. В Темисии уж лет пятьсот как не случалось никаких погромов. Если даже Филис, и та не знала о погроме…
– Не бойся, мой друг найдёт твоего маленького брата, – сказала Филис и обняла Ракель, не как императрица и богиня, а как простая девушка свою попавшую в беду сестру. – Ну, вот. Теперь согрейся. Ты знаешь, у меня есть внутренний огонь… и он не только убивает. Он убивает только злых людей, а добрых – согревает.
– Знаю… теперь знаю, – прошептала иудейка.
Поймав взгляд Филис и уловив немой приказ, Макс кинулся внутрь дома.
Он вскоре возвратился. И, как сказала Филис, не один. Макс вёл – вернее, нёс, тащил, волок – кудрявого, упитанного мальчугана, тот упирался, не хотел идти, как мог, пытался укусить юношу, вырваться и убежать. Макс поставил мальчугана перед Филис и заметил:
– А этот бунтовщик растёт, похоже, а не раб.
– Я тебе не раб! Я не раб! – с негодованием вскричал мальчишка. – А ну, не трогай, ты! Я Шломо, сын Давыда и внук Янкеля, правнук Менахема, праправнук Саула! Мы Хасмонеи, происходим из царей!
– Из младшей ветви, очень младшей, мы теперь Циони, – тихо молвила Ракель, обнимая брата. – Шломо, это царица тысячи царей10, она выше всех под Солнцем и Луной, она спасла нас… со своим отважным другом. Ты понимаешь, она нас спасла? Это такое чудо! Оно теперь случилось, в Судный день!
Мальчуган осторожно, исподлобья посмотрел на Филис, насупился, сказал:
– Я знаю, кто она. Все знают. Она теперь на всех монетах. Вот.
И опустился перед Филис на колени, вместе со своей сестрой.
– Там, в доме, все мертвы, – сказал Макс на сиа, особом патрисианском наречии, которое простонародью, а тем более, ивримам, знать не полагалось, – я насчитал шестнадцать тел.
– Их родители? – спросила Филис, также на сиа.
Макс мрачно кивнул.
– Давид пал с топором в руке, не как писатель, но как воин. Ему разбили голову. Ханне вспороли живот. Убили всех, даже рабов.
Филис сжала губы. Макс мог поклясться кровью Фортуната, что знает, о чём сейчас думает его подруга и богиня. «Тит Флавий уберёг от смерти своего Иосифа11, а я своего уберечь не смогла». Он должен был скорее увести её от этих горьких и ненужных мыслей.
