Дух уныния господствовал в комнате, куда мы с Амелией вступили, и, по всей вероятности, именно в этом заключалось наше спасение. Типичный марсианин, какого я описал выше, настолько поглощен своими несчастьями, что буквально перестает воспринимать окружающее. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что мы с Амелией могли свободно передвигаться по городу, не привлекая ничьего внимания. Ведь даже в ту секунду, когда мы вошли в комнату и застыли в ожидании криков тревоги или возбуждения, хоть какой-то реакции на свое вторжение, немногие марсиане удостоили нас самым беглым взглядом. Не представляю себе, чтобы появление марсианина у нас на Земле было воспринято с таким же безразличием.
Возможно, именно этой общей подавленностью объяснялось и то, что в комнате царила почти полная тишина. Двое-трое марсиан беседовали вполголоса, остальные же стояли или сидели в угрюмом молчании. Правда, тут и там носились дети, но больше никто не шевелился – родители, и те следили за детьми издали. К нам доносился несогласный хор голосов, состоящий, казалось, из одних сопрано. Разумеется, мы не понимали ни слов, ни общего смысла того, о чем говорилось, – хотя слова и сопровождались довольно сложными жестами, – однако, право же, кого угодно обескуражило бы то обстоятельство, что высокие и сильные существа щебечут фальцетом.
Мы с Амелией замерли у порога, не уверенные ни в марсианах, ни в себе. Я взглянул на нее, и вдруг ее лицо – усталое, перепачканное, но такое милое – стало для меня символом всего, что мне желанно и знакомо. Она подарила мне ответный взгляд; напряжение двух последних дней не прошло для нее бесследно, и все же она улыбнулась и, как прежде, сплела свои пальцы с моими.
– Они самые обыкновенные люди, Эдуард.
– Вы по-прежнему боитесь их?
– Не знаю… мне кажется, они не причинят нам зла.
– Раз они могут жить в этом городе, сможем и мы. Надо только подглядеть, как они организуют свою повседневную жизнь, и во всем следовать их примеру. Кажется, они не считают нас чужаками.
В эту минуту несколько марсиан отошли от гамаков и вприпрыжку направились в нашу сторону. Я немедля вывел Амелию обратно за дверь, на улицу, под неверный свет качающихся фонарей. Отойдя шагов на десять, мы обернулись, гадая, что предпримут марсиане. Через мгновение вся группа вывалилась на улицу и, даже не взглянув на нас, поскакала в том же направлении, куда раньше ушли другие. Мы повременили с полминуты, потом на безопасном расстоянии последовали за ними.
Едва мы вышли из помещения, стало ясно, что там было теплее, и это нас приободрило. В глубине души я побаивался, что коренные марсиане совершенно равнодушны к холоду, однако здание отапливалось до вполне приемлемой температуры. Я отнюдь не испытывал уверенности, что хотел бы ночевать в общей спальне, и тем более не желал такого ночлега для Амелии, и все-таки мы теперь знали наверняка, что если пренебречь условностями, то найдется, где преклонить голову в тепле и относительном комфорте.
Идти оказалось недалеко. Марсиане, за которыми мы следовали, вышли на перекресток, присоединились к группе, пришедшей с другой стороны, и все вместе скрылись в ближайшем к углу строении. Оно было обширнее, чем все, какие мы видели до сих пор, и, насколько удавалось судить в прерывистом свете прожекторов на башнях, проще по архитектуре. В окнах горели огни, а подойдя ближе, мы услышали изрядный шум, доносящийся изнутри.
