Знал бы Сизифский, куда его посылает, удвоил бы командировочные, подумал Пеликанов. Это даже не Кабул с его вечерними забавами, это вообще черт знает что такое.
– Так что он такое, Иван Михайлович? – Жора придвинулся к столику вплотную, чтобы ничего не пропустить.
– Опять же, для всех по-разному, – усмехнулся профессор. – Я склонен считать его чем-то вроде пространства личной мифологии. Ну, если уж говорить совсем просто, – поморщился Иван Михайлович, видя, что его собеседнику все еще требуются дополнительные разъяснения. – Человек может, оказавшись там, разобраться в себе и увидеть свое истинное предназначение. Хотя я и против такого упрощения сути, – тут же поспешил оговориться он.
– Ну и как же попасть в тот настоящий Заповедник?
– Не ищите его, он вас сам найдет, – коротко отрезал Зайцев. – Возможно, там вы поймете, что такое Машина Пространства.
В этих словах профессора Жоре почудилось что-то неизбежное и зловещее.
– Я когда выпью, могу во сне храпеть, – предупредил Пеликанов, устраивая голову на подушке.
– А я – бубнить тибетские мантры, – глухо отозвался Иван Михайлович.
Он лежал на боку, отвернувшись к стенке. Из-под одеяла выглядывала его широкая медвежья спина в белой майке.
Пеликанов не понял, шутил профессор или говорил серьезно.
Когда маленькая проводница, как и обещала, разбудила Пеликанова затемно, Ивана Михайловича в купе снова не было. Жора красными заспанными глазами внимательно всматривался в профессорскую постель. Она казалась девственно чистой и нетронутой. В ее изголовье стояла пышная подушка-треуголка. Таким манером заправляли кровати давным-давно, много лет назад в детских садах и лагерях летнего отдыха. Пеликанов, хоть и плохо соображал спросонья, но догадался, что эту картинку вновь поставляет его память, причем на этот раз долгая. Неудивительно, что в его давних воспоминаниях не было и не могло быть места профессору Зайцеву, с которым он познакомился едва-едва, накануне. Орудуя во рту механической зубной щеткой, Жора внезапно осознал причину появления одинокого кроссовка на багажной полке, обнаруженного при вчерашнем осмотре купе. Это был его собственный Adidas, потерянный в поезде Москва – Сочи двадцать два года тому назад.
Сойдя на треснувший вологодский асфальт, Жора услышал за спиной: «Вы там поаккуратней». Он обернулся. Маленькая проводница, держась за вагонные поручни, озабоченно всматривалась в хмурую осеннюю даль.
Встречающего из местной редакции узнать было нетрудно. Он стоял возле старенькой Toyota RAV4, держа в руке фанерную табличку, напоминающую иллюстрацию к веселой детской «Азбуке». На табличке был нарисован кургузый длинноклювый пеликан.
Через площадь двое полицейских вели под руки пьяного мужика в коротеньких резиновых сапогах, мычащего себе под нос что-то неопределенно задумчивое. Больше на привокзальной площади не происходило ничего.
– С табличкой это вы хорошо придумали, – похвалил Жора.
Парень с улыбчивым лицом сельского гармониста представился корреспондентом Сашей.
– Спасибо. Как добрались? – спросил он, с любопытством разглядывая Жорин цифровой камуфляж.
– Нескучно, – нашелся Пеликанов.
– Кажись, не сухопутная?
– Нет. Морская.
– У нас тут моря нет, – весело напомнил Саша, обходя машину.
– В Челябинске есть, а у вас нет? – пошутил Жора.
– Проголодались с дороги, Горгий Павлович? Поедемте в редакцию, там в холодильнике со вчерашнего бутерброды остались, – запросто предложил он.
