«В опасные времена не уходи в себя. Там тебя наверняка отыщут».
Сказать о голосе, кроме того, что он был неприятным, было решительно нечего.
«А что, сейчас опасные времена?» – мысленно спросил Пеликанов только для того, чтобы убедиться, что не ослышался.
Голос в ответ презрительно хмыкнул, что могло означать: только такие дураки, как ты, Жора, могут этого не знать.
«И кто же меня отыщет, если я уйду в себя?» – продолжил мысленно настаивать Пеликанов.
«Кому надо, тот и отыщет», – ушел от прямого ответа голос.
– Кто ты? – спросил Жора, полагая, что, возможно, имеет дело с сущностью, обращение к которой на «вы» будет выглядеть вычурным излишеством.
– Станислав Нежилец, – произнес голос на польский манер. В его звучании угадывался легкий антирусский акцент.
– Нежилец?
Пеликанов подумал, что, возможно, плохо расслышал. Он вспомнил, что был такой польский поэт, писатель и философ Станислав Ежи Лец, любящий выдавать остроумные афоризмы. Эти афоризмы часто цитировались представителями либеральной интеллигенции, которые, собственно, и решили, что они чрезвычайно остроумны.
– Да, нежный лес, ежик лжец, – дважды издевательски подтвердил голос.
У Пеликанова возникло подозрение, что он разговаривает с духом «Яндекса».
– Кто ты, на самом деле? – требовательно переспросил Жора.
– Твоя гражданская совесть, – ответил голос.
Похоже, он снова лгал.
– Как мне отсюда выбраться? – на всякий случай спросил Пеликанов, имея в виду свой внутренний мрак.
– Отсюда? – не поверил голос.
– Я хотел сказать, как мне отсюда попасть куда-нибудь еще, в другое место.
– Любишь путешествовать? – голос уже не скрывал своего презрения.
– Не сказать чтобы очень, – смутился Жора.
– Ты хоть понимаешь, с кем говоришь?
Жора подумал, что со стороны все действительно выглядело бы до крайности глупо.
Он вспомнил, что изречение Ежи Леца видел в недавнем посте Дрейфуса на фейсбуке. Дрейфус, как всякий образованный человек, любил выпить и закусить дорогим французским сыром, попавшим под контрсанкции. Кроме того, он имел слабость ко всяческим иносказательным намекам, касающимся политического режима и его людей в штатском. Вероятно, он таким образом отводил душу и выпускал пар закипающей в нем от негодования внутренней свободы. Когда Жора один раз имел неосторожность намекнуть ему на очевидность его намеков, Дрейфус пришел в ярость, намекая в ответ, что всякому образованному и интеллигентному человеку следует либо понимать его намеки молча, либо комментировать их не менее иносказательно, делая вид, что ты вообще ничего не понимаешь, а обмениваешься с ним ничего не значащими фразами.
Это снова напомнило Пеликанову детей, которые пытались спрятаться, зажмуривая глаза. Только в отличие от детей, Дрейфус прятался от самого себя за изгородью витиеватых языковых конструкций. Разумеется, все происходило не в физическом, а в культурном пространстве, в котором он вел себя как странный лингвистический скунс, который пытался маскироваться при помощи своего отвратительного запаха, убеждая себя и окружающих в том, что это тончайший интеллектуальный аромат.
– Я тебе не верю, – отчетливо подумал Жора, так чтобы неведомый голос его хорошо услышал. – Времена всегда одинаковые. Если не уходить в себя, тогда вообще бежать некуда. Что ты предлагаешь?
– Мое дело – не предлагать, а предупреждать, – фыркнул голос. – Я тебя предупредил. Хотя, многие порядочные люди не боятся выходить на площади и протестовать, – как бы между делом, вскользь заметил он.
