– Никто из ныне живущих не помнит их.
– Я помню.
– Нет, господин. Ты мертв. Мы погребли тебя в песке в полудне пути отсюда. Я сам оборачивал полотном твои ноги.
– Ноги нищего. Ноги какого-то отверженного.
– Твои ноги, мой господин Хасан. Я хорошо знал твои ноги, ты достаточно пинал ими меня.
– Это шло на пользу твоей голове, Али.
– Ты не пинал меня в голову, господин.
– Я знаю. Твоя задница была мягче, чем голова.
– Сейчас это не так. – Старик усмехнулся.
– Вспомни, Али.
Старик вгляделся в глубь шатра, туда, где за поверженными телами виднелась стройная фигура Хасана и плясала на стене его тень.
– Нет, господин. Я не должен вспоминать. Не сочти за неуважение, но если я вспомню, то не смогу молчать. А если начну рассказывать, они скажут, что мой мозг размягчился, как масло. И ничем хорошим для меня это не кончится.
– Мудро говоришь.
– Никогда не умирай, Хасан. И никогда не рассказывай мне, как ты живешь.
Полог опустился, и старик исчез. Хасан услышал шарканье туфель по песку.
На следующий день, перед самым рассветом, сарацинские конники под командованием молодого воина, некоего Ахмеда ибн Али, двигались по дороге на Тирзу. Они шли с востока. Когда первые солнечные лучи осветили их спины, Ахмед увидел загадочную картину.
Свет падал на глубокую расселину к северу от дороги, справа от Ахмеда. Как только яркое солнце осветило ее, воздух наполнился стонами безумцев. То были христиане, в белых плащах с красными крестами, конные и пешие. Многие с непокрытыми головами, двое – почти голые, обмотанные белыми плащами.
По команде Ахмеда воины обнажили мечи и поскакали наперерез сумасшедшим. Христиане не сопротивлялись. Те, что бежали, пали на колени, конные спешились.
Ахмед выстроил безумцев в два ряда, направляя их жестами, и отправил по дороге на Балатах. Там находился временный лагерь военачальника.
– Господин!
Саладин наблюдал за прыжками молодого жеребца.
Объездчик, юноша лет шестнадцати, который в лучшие времена мог бы быть главным конюшим, едва касался хлыстом конских ног. Саладин заметил, что объездчик выдерживает время между ударами и жеребец понимает это как намек. Причиняет ли он животному боль, чтобы добиться повиновения? Или жеребцу просто нравится выполнять фигуры джигитовки? Но Саладин не хотел спрашивать юношу. Тот знал, как надо ответить, и вполне мог солгать. Поэтому Саладин решил сам найти разгадку.
– Мой господин!
Саладин оторвал взгляд от жеребца и посмотрел на вестника.
– Да?
– Ахмед ибн Али привел пленных из Тирзы.
– Пленных? В какой же битве он взял их?
– Битвы не было, мой господин. Они сами сдались по дороге.
– Очень странно. Они были пешие? Вероятно, потеряли оружие?
– Они бежали, спасаясь от смерти.
– От Ахмеда?
– Из-под Аламута – так они сказали.
– Из-под Аламута? Даже франки не так глупы, чтобы пытаться захватить эту крепость. Это что, какие-нибудь мародеры?
Саладин заметил, что юноша сначала обдумал ответ. Именно этому он старался обучить всех своих подчиненных.
– Нет, мой господин. Ахмед сказал, что это наемники и полукровки. Они бежали, как свора испуганных собак, конные во главе, а пешие тащились сзади, взывая о помощи.
– За ними гнались гашишиины?
– Гашишиинов никто не видел.
Саладин вздохнул:
– Приведи их ко мне через два часа.
В назначенный час франки и их слуги сидели на плотно утрамбованной площадке между шатрами. Страдая от жары, они откинули капюшоны из железных колец и шерстяные головные покрывала. Саладин велел не давать пленным воды до тех пор, пока не решит, что от них лучше потребовать.
